Энн Райс - Черная камея

Я вдруг почувствовал себя глупо из-за собственной откровенности. Что я пытался доказать?

"Да, я знаю тот дом, – ответил Джулиен, приятно улыбаясь. – Очень красивый. А попал я туда в связи с одним жутким и в то же время романтическим случаем, в детали которого я не стану вдаваться, расскажу лишь самое главное. Этот случай напрямую касается твоей любви к Моне. Так что, как говорится, да будет свет".

"Что такое?" – я внезапно встревожился.

К этому времени шоколад остыл до идеальной температуры. Мы выпили его одновременно. Дядя Джулиен вздохнул от удовольствия и сразу еще раз наполнил наши чашки. Как сказала бы Мона, шоколад был обалденно вкусен. Но где же Мона?

"Прошу вас, расскажите все, – сказал я. – При чем здесь моя любовь к Моне?" – Я невольно начал подсчитывать, сколько ему может быть лет. Больше, чем было бы сейчас Папашке? Но он точно моложе тетушки Куин.

"Случилось это во времена твоего прапрапрадедушки Манфреда, – сказал дядя Джулиен. – Мы с ним принадлежали к одному карточному клубу, здесь, в Новом Орлеане. Это был модный тайный клуб, где мы разыгрывали партии в покер, но не на деньги, а на желания победителя. Мы играли в этом самом доме, как сейчас помню, а у твоего предка Манфреда был сын, Уильям, молодожен, который очень боялся всех свалившихся на него тягот, связанных с Блэквуд-Мэнор. Можешь себе такое представить?"

"Что он был задавлен этим домом? Вполне могу, хотя сам так не чувствую, – ответил я. – Сейчас я в доме хозяин, и мне это нравится".

Дядя Джулиен мягко улыбнулся.

"Я тебе верю, – спокойно сказал он. – И ты мне нравишься. Я вижу в твоем будущем много путешествий по свету, великолепные приключения".

"Только не в одиночестве", – поспешил добавить я.

"Так вот, в тот вечер, – продолжал Джулиен, – когда члены клуба собрались здесь, партию выиграл Манфред Блэквуд, и свое желание он попросил исполнить Джулиена Мэйфейра. Мы тут же отправились на его автомобиле в Блэквуд-Мэнор, и тогда я увидел твой дом во всем его великолепии при свете луны, колонны цвета магнолии – одну из тех южных фантазий, которые постоянно подпитывают нас и в которые так редко верят северяне. Твой прапрапрадед Манфред повел меня в дом, по скругленной лестнице, в пустую спальню, где и объявил, что мне предстоит сделать.

Он достал искусную маску, с праздника Марди Гра, и темно-красный бархатный плащ, подбитый золотым атласом, и сказал, что, надев этот костюм, я должен лишить невинности юную жену Уильяма, так как сам Уильям, который вскоре появился, оказался абсолютно не способен это сделать, а они оба, Манфред и Уильям, видели такой обман в маске в недавней опере в Новом Орлеане и решили, что это сработает в их случае.

"Но разве вашей жены не было с вами на этой опере?" – спросил я Уильяма, ибо всего неделей раньше тоже видел эту оперу в Новом Орлеане. "Да, – ответил Уильям. – Тем более она не станет сопротивляться".

Alors. Я никогда не отказывался от девственниц, а тут, испытывая только уважение и сострадание к молодой женщине, до сих пор не испытавшей нежности и любви в брачную ночь, я надел маску и плащ и пошел выполнять поручение, дав себе клятву добиться от молодой женщины слез экстаза или считать себя проклятой душой. Достаточно будет сказать, что я вышел из спальни минут через сорок пять, полным победителем, достигнувшим своих самых высоких целей, и чувствовал, будто вступил на лестницу, ведущую в рай. От этого союза родился твой прадед Гравье. Следишь, к чему я клоню?"

Я огорошенно молчал.

"Через несколько месяцев после рождения Гравье, – продолжал Джулиен в той же самой приятной и на первой взгляд очаровательной манере, – Уильям сумел, воспользовавшись моим советом, осуществить свои супружеские обязанности с помощью маски и плаща, и никогда твоя прапрабабушка не узнала, кто скрывался под маской в первый раз. Так и продолжалось их супружеское счастье, как рассказывал мне Манфред, и все это время скромник Уильям, видимо, был рабом маски и плаща.

Прошло время, и молодая женщина нашла свою награду на небесах, как говорится, и Уильям взял себе вторую жену, но с ней произошло то же самое: он не смог лишить ее невинности, как и первую, и Манфред снова призвал меня надеть маску и плащ, что я и сделал, став отцом благородной дамы, которую ты зовешь своей тетушкой Куин. Рассказываю я об этом потому, чтобы ты знал: ты родня мне и всем моим родственникам".

Я безмолвствовал. Сидел и смотрел на него, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и пытался понять, о чем он сейчас мне говорит, пытался взвесить услышанное, а внутренний голос твердил, что это невозможно, Джулиен не может быть настолько стар, да он и не выглядел старым, а потому никак не мог быть отцом Гравье, старшего брата тетушки Куин, или отцом самой тетушки – впрочем, раздумывал я, быть может, он тогда был очень молод.

Но еще громче звучал второй голос, заглушая рассуждения первого о годах и возрасте. Этот второй голос говорил: "Тарквиний, вы оба с Моной видите призраков, и сейчас ты слышишь объяснение того, откуда взялась эта тенденция. Эта кровь дяди Джулиена дала тебе эти гены, Тарквиний. Его кровь дала тебе рецепторы, которые есть и у Моны".

Что касается письменного стола в гостиной Блэквуд-Мэнор, вокруг которого то и дело бродит призрак Уильяма, то, вернувшись домой, я собирался разобрать этот стол по дощечкам.

А пока я сидел в саду в состоянии шока. Решил выпить вторую порцию шоколада и, схватив кувшин, наполнил чашку.

Джулиен потихоньку потягивал шоколад из своей.

"Я вовсе не стремился ранить тебя, Тарквиний, – ласково сказал дядя Джулиен. – Как раз наоборот. Твоя юность и искренность очень мне импонирует. Я вижу этот прелестный букет, который ты принес Моне, и меня трогает, что ты с таким отчаянием хочешь любить ее".

"Я действительно ее люблю", – сказал я.

"Но в нашей семье, Тарквиний, очень близкие родственные связи, опасно близкие. Тебе нельзя быть с Моной. Даже если бы вы оба были совершеннолетние, моя кровь в ваших жилах исключает ваш союз. Я давно убедился, что мои гены в потомках имеют тенденцию доминировать, и часто это является причиной горя. Когда я был... когда я был бесшабашен, свободен и строптив, когда я ненавидел бег времени и отчаянно стремился жить, меня не волновали подобные вещи, но сейчас они меня очень волнуют. Можно сказать, я существую в этом искупительном состоянии тревоги. Вот почему я должен предупредить тебя, что ты не можешь быть с Моной. Предоставь Мону ее призракам, а сам ступай домой – к своим".

"Ни за что, – заявил я. – Я хочу уважать вас и действительно уважаю, хотя вы и обманули мою прародительницу, эту трепетную деву, которую соблазнили в той самой кровати, в которой сплю теперь я. Но я должен услышать из уст Моны, что она меня отвергает".