Роберт Маккаммон. Рассказы (СИ) - МакКаммон Роберт Рик
— Проверяю данные. Числа. Ну, где-то… восемь лет. Вот и все. Я проверяю числа по контрольным листам.
— Хм. И вы занимаетесь этим на протяжении восьми лет. Ваша работа не кажется такой уж значимой.
— Но этим я занимаюсь. Это моя работа. Этим я…
— Вы серьезно относитесь к своей работе? — спрашивает человек. — У вас есть ощущение, что вы приносите кому-то пользу?
— Да. Думаю, да. То есть… Кто-то же должен этим заниматься. Но больше я ничего не делаю, только сверяю списки с числами, — Расс осмеливается задать вопрос. — Что с моей рукой? Что вы собираетесь делать?
— Вопрос не в том, что я собираюсь делать, Рассел. Вопрос в том, что вы вынудите меня сделать. Вы готовы сотрудничать?
— Конечно. Клянусь… то есть, да. Но этот свет… пожалуйста, вы не могли бы подвинуть эти лампы?
— Нет, Рассел, не мог бы.
Некоторое время незнакомец молчит; он просто сидит и слушает тишину. Затем прочищает горло и спрашивает:
— Что находится в ячейке номер девять-семь-семь-два в камере хранения Центрального вокзала [30].
— Что?
— Рассел, если вы не будете отвечать на прямые вопросы, вы меня разозлите. Повторяю: что находится в ячейке номер девять-семь-семь-два в камере хранения Центрального вокзала?
— Не знаю… я… я вообще ничего не знаю ни о какой ячейке на Центральном вокзале.
— В самом деле?
— Да! Богом клянусь, не знаю!
— Давайте первый, — говорит «менеджер», и мужчина, стоящий в слепой зоне Расса, включает электронож и ловко отрезает указательный палец Расса, прямо под костяшкой.
В жизни каждого бывают моменты, которые называют точкой невозврата. Это означает, что вы перешли черту, которую иногда не следует переходить, потому что пути назад уже нет. Расс только что достиг этой точки невозврата через невыносимую жгучую боль, и крик, вырывающийся из его груди и эхом разносящийся по этой белой комнате страха, свидетельствует о том, что домой он уже никогда не вернется.
— Тс-с-с, — говорит «менеджер». — Сделайте глубокий вдох. Я подожду.
— О, боже мой, о боже… ох… я ничего не… господи… я ничего не делал… — Кровь льется ручьем. Пахнет медью, и Расса всё-таки тошнит прямо на колени.
— Видите, — говорит ему человек наставительным тоном, будто отец сыну. — Ни к чему весь этот беспорядок. Это ненормально. Я это ненавижу. Если ответите на вопрос, вы… ну, мы, разумеется, не отпустим вас домой, но мы отвезем вас в более приятное место, где вы сможете хорошо выспаться. Как вам?
— Я ничего не делал! — через боль начала прорываться ярость. — Господи боже… вы меня что, совсем не слушаете?
— Я не слышу того, что мне нужно. Отдохните минутку, расслабьтесь и придите в себя. К тому же я не выношу вида и запаха крови. Меня от этого тошнит.
Превозмогая пульсирующую боль, Расс понимает, что звук вентилятора теперь стал громче. С его подбородка капает пот. На столе повсюду брызги крови. Обрубок его указательного пальца дергается. Его снова рвет, но на этот раз немного.
— О, господи, — шепчет он. — Пожалуйста…
«Менеджер» говорит:
— Тогда сосредоточьтесь. Вечером пятого числа на углу Мэдисон и Тридцать третьей, рядом с продуктовым магазином, вы встречались с человеком. Как его зовут?
— Какой ещё человек? Не встречался я ни с каким человеком! И я не знаю там никаких магазинов!
— Вас видели профессионалы, Рассел. Как я уже сказал, мы никогда не ошибаемся. А на этих людей можно положиться. Послушайте, все, что мне нужно — это одно имя. Понимаете?
Расс утвердительно трясет головой. С его лица при этом слетают капельки пота. Он на грани обморока. Желудок совершает очередное сальто, но «менеджер» терпеливо ждёт. Расс думает, что, раз ему нужно лишь имя, он скажет ему имя, и тогда пытка прекратится.
— Джо Фрэнквитц, — говорит он наугад.
Незнакомец смеется. Искренне, громко смеется, будто услышал забавнейшую шутку.
— Рассел, — укоризненно произносит он, в то время как из-за сияющих прожекторов надвигается жар. — Вы же знаете, что это не то имя. Давайте средний.
Электронож вгрызается в средний палец Рассела, но, прежде чем он успевает закричать от боли, его мозг отключается.
Ему на лицо брызгают холодной водой, и он приходит в себя. Он начинает всхлипывать, но сдерживает рыдания. Такого удовольствия он им не доставит. Боль пожирает его, слезы струятся по щекам — но удовольствия он им не доставит.
— Господа, — говорит «менеджер», — теперь он пытается нам противостоять. Взгляните на него. Видите, какой взгляд? Мы разбудили зверя, не так ли, Рассел?
— Это ошибка, — Расс охрип от боли. — Вы схватили не того.
— Все так говорят, — звучит ответ. — Рассел, мы дадим вам пару минут, чтобы успокоить зверя. У нас есть нож, а у вас — пальцы. Вернее, то, что от них осталось. Но у вас есть и вторая рука. А ещё локти и плечи. Видите, мы запросто решим проблему. После чего мы отправимся домой, выпьем горячий шоколад, поцелуем своих жен и заглянем в спальни к детям. Все дело именно в них, Рассел, в этих спящих детях. Мы не хотим, чтобы такие люди, как вы, беспокоили их сон, совершали вещи, которые плохо скажутся на их будущем. У всех присутствующих здесь есть семьи. Вы отвечаете на наши вопросы — вы покидаете эту комнату. Вы не отвечаете… что ж, комнату вы в любом случае покинете, но в этом случае способ вам не понравится. Так что сделайте глубокий вдох, пусть ваш разум прояснится, и ответьте на следующий вопрос: второго числа текущего месяца в девять часов в баре на окраине Хилтона вы передали кому-то сверток. Кому?
Настала очередь Расса смеяться. Из его ноздрей брызнула слизь.
— Я не… никаких свертков. Я никогда… Я никогда не был в баре на окраине Хилтона.
— Мы уже знаем, кому вы передали сверток, Рассел. Нам просто нужно подтверждение. Ладно, как насчёт фамилии? Вот упрямец! Хотя бы инициалы?
— Д. Ж., — говорит Расс.
— Господа, и у нас есть победитель! Лишился двух пальцев, и по-прежнему пытается сопротивляться.
— Р. Х., — говорит Расс.
— Невероятно, — говорит «менеджер».
— П. К., — продолжает гадать Расс. — С. Б… С. Р… В. Г… А. М…
— А, к черту, — говорит «менеджер». — Жгут готов?
Рассу кажется, будто кто-то отвечает «да».
— Терпеть не могу эту часть. Все эти брызги. Ладно, приступим.
Жужжит нож. Он врезается в правое запястье Расса, и внезапно его правая рука свободна; из раны хлещет кровь, он смотрит на свою изуродованную руку и теряет сознание, будто тяжелый камень погружается в темную воду.
К его лицу что-то прижимают — что-то похожее на пригоршню снега. Придя в себя, он отплевывается и воет от боли. Обрубок правой руки обработан и перевязан, и теперь на столе распластана его левая рука, беззащитная, с широко расставленными пальцами.
— Я из-за вас пропускаю футбольный матч, Рассел, — говорит «менеджер». Он явно раздражен упрямством непослушного мальчика. — А ведь я большой фанат «Джетс».
Расс опускает глаза. Может ли он говорить, испытывая такую боль? Он пытается, но ничего не выходит.
— Хотели что-то сказать?
Расс пробует ещё раз, собрав все оставшиеся силы.
— Вы, — хрипит он, — взяли не того. Клянусь… клянусь Марией и Иисусом.
— Похоже, у нас здесь глубоко религиозная душа, — говорит незнакомец, обращаясь к своим безмолвным коллегам.
— Я не сделал… ничего… плохого. Я сверяю числа. Вот и все. — С неимоверным усилием Расс поднимает голову прямо к безжалостному свету. — В чем дело… Что я, по-вашему, сделал?
— Это было бы нечестно, не так ли? Давать вам подсказки. Нет, не думаю.
— Прошу вас… скажите. Что я сделал?
— Отвечайте на мои вопросы, тогда я отвечу на ваши. Когда вы в последний раз были на переправе на Статен-Айленд?
— Не помню. На переправе? Вроде бы… кажется, в апреле или мае.
— Ох, Рассел! Хватит уже! А как же во вторник вечером?
