Эдвард Кэри - Заклятие дома с химерами

— Что-то мне нехорошо.

— Обычное дело.

— Что-то меня подташнивает.

5 Гребневидный сложной конфигурации ключ

Письменное свидетельство Солли Смит, замочницы Дома-на-Свалке, Форличингем-парк, Лондон, обнаруженное после ее смерти в подвальном хранилище в запертом на ключ ящике в несгораемом шкафу с навесным замком

Отчет от себя

Я Солли, замочница.

Замкнута. Скрытна. Никому ничего не говорю. Все в себе. Зачем слова? Слова — лишнее. Много слов. Много лишнего. Лишнего не болтаю. Чужие тайны Солли держит в тайне. Солли замкнулась много лет назад. С тех пор себя не выдала ни разу. Однажды лишь открылась. Было хорошо. Звали Вильям Хоббин. Вскоре ушел. Навсегда. Сухотка. Холера. Склеп. Засов. Замок.

Я делала замки с отцом. Отец делал замки. Замки он делал, и тут отрава, в крови свинец. Увезли. От меня. Упрятали. С тех пор молчу. Рот на замке. Ни слова. И тут Пиггот. Приходит, дает ключи. Во мне что-то щелкнуло, повернулось, и я пришла. В движение. Она словно смазала маслом заржавевший замок, и он заработал вновь. Она глядит мне в лицо, будто говоря: «Медная табличка с гербом, она должна блестеть». И, значит, дает мне ключи. Теперь я не скрываюсь. И от меня ничего не скрыть.

Там, наверху. Боль. Больница. Предметы. Взаперти. Они… живые? Они двигались. Их что, живьем заперли? Предметы — они же дышат. Им не по себе. Им некому сказать. А мне — есть кому. Мастер Муркус затребовал себе пять новых стальных замков. Никому не говорите, сказал. Зачем так много? Зачем вообще? Ключи, сказал, отдать ему. Запасные тоже. А мне что? К запасным замкам у меня должны быть запасные ключи. Когда он ушел в свою школу, я не выдержала и заглянула. Там что-то есть. Там было такое, что мне совсем не по нраву. Я услыхала это в комнате у Муркуса. Я услыхала, как оно шевелилось. Никому не слова. Но кто-то же должен знать, я вынести тайну не в силах. Поэтому я приняла негласное решение открыться бумаге, а саму эту бумагу сокрыть за семью замками. Спрятать у Пиггот в сейфе, том самом надежном, который твердо стоит. Который «ЧЕТВУД'З, БОЛТОН, ПОД ЗАЩИТОЙ ДВУХ ПАТЕНТОВ». Ему я и доверю свою тайну. Болтон. Это вам не болтун. Он на болтах и со всеми замками. Он надежен как сейф. Он сейф и есть. Он глядит на меня. Выжидающе. Он все понимает.

Запереть и забыть.

Всегда ваша.

Солли.

6 Ключ к фортепиано и «стиралка» для мела

Здесь продолжается повествование Клода Айрмонгера

Немая

Кузен Муркус тут же ухватил меня за ухо.

— Я ничего не делал! — взвился я. — Отпусти меня, слышь, Муркус!

— Для тебя я «мистер Муркус», запомни, короед.

— У тебя нет никакого права! — простонал я.

— Сейчас я тебе покажу права — ну-ка, пасть свою злоречивую закрой!

— У меня нет никакой ручки, — предчувствуя недоброе, пискнул я.

— А никто и не говорит, что есть. Ну-ка, стань прямо. Еще слово — и единственное, что останется в память о тебе, это бирочка на большом пальце! — сказал он и тут же заехал мне кулаком в живот. — Прямо, я сказал! — повторил он. И, не успел я разогнуться, как он добавил с носка. — Ты что же это, уже и стоять прямо не можешь? Не ожидал я от тебя, Клод, такого слюнтяйства.

Он снова наподдал мне ногой.

— За что? — выдохнул я.

— «За что, за что» — за то, что ты Клод, тебе мало? Одного этого более чем достаточно!

Это он произнес, уже склонившись надо мной, поскольку я валялся, скрючившись, у него в ногах. Внезапно его рука скользнула в карман моей жилетки и тут же вынырнула с чем-то.

— Джеймс Генри Хейворд…

— Нет, Муркус, не надо!

— Вставай-вставай, — ухмыльнулся он. — Сейчас в догонялки поиграем, щенок.

Ухватив Джеймса Генри за цепочку, он почти отобрал его у меня.

— Муркус, отдай! Ты же сам знаешь, что откровенно попираешь законы Дома!

— Ты мне еще тут о законах поговори. Законы здесь диктую я! А посему подымайся на задние лапки и бегом, ать-два! Рядом!

Он потянул за цепочку, и я потрусил рядом, стараясь не отставать, чтобы нечаянно не навредить бедняге Джеймсу Генри.

— Давай-давай, двортерьер шелудивый, чап-чап-чап!

Муркус наддал ходу, и теперь я бежал за ним чуть ли не вприпрыжку, семеня, чтобы не отстать. Он поволок меня вниз по лестнице, а затем в префекторскую — так называлась у нас комната, где обычно обретались назначенные префектами вьюноши постарше. Сейчас здесь околачивались Станли и Дювит, оба с одинаково зализанными волосами, оба с глиняной курительной трубкой и стаканчиком шерри. Всем своим видом они изображали картину взрослости и благополучия.

— Поглядите-ка, что я нашел! — позволил себе отвлечь их Муркус. С этими словами он внезапно отпустил цепочку, на которой держался Джеймс Генри, — даже не отпустил, а брезгливо бросил, словно только сейчас обнаружил, что у него в руках нечто отталкивающее. Я поспешно подхватил Джеймса Генри и бережно спрятал обратно в карман.

— О боже, Муркус, — безучастно вздохнул Станли. — Вечно ты тащишь сюда всякую дрянь.

Напускная усталость и скука казались непреходящим его состоянием.

— Сейчас начнет водить носом, потом скулить, чего вынюхал, а нам — выслушивай все эти сопли-вопли, — вторя ему, вздохнул Дювит, одновременно хватая меня за ухо. — Признайся честно, Клод, ты попал по-крупному. Почему б тебе не сделать доброе дело и не потеряться на Свалке — этим ты окажешь всем большую услугу; что тебе стоит пойти и утопиться, и как можно скорее, а лучше прямо сейчас, а? Объясни мне на прощанье лишь одно: вот какой от тебя толк?

— Ну, говоря о сегодняшнем дне, — рассудил Муркус, — у меня для него есть одна непыльная работенка: завтра, как-никак, общий смотр…

— Завтра… смотр, — протянул Станли. — А когда объявили?

— Да только что. Коротышка сам и объявил.

Муркус имел в виду дядю Тимфи.

— Само собой, смотр можно считать разновидностью досмотра. Из-за этой — что б ей свалочно было! — Розамутьевой ручки. В любом случае к смотру нужно быть готовым — отсюда и работенка для мальца: пока то да се, он будет наводить глянец на наши предметики. Ну, как ты?

— Только не это, Муркус, только не это!

— «Мистер Муркус…»

— Пожалуйста, мистер Муркус! А хотите — я лучше буду вам ботинки чистить?

— Меня не волнует, что тебе лучше, а что — хуже! Меня волнует одно: чтобы ты прекратил вякать и начинал работу. А больше ничего мы слышать не желаем.

Вот так мне и подсунули чужие Предметы для наведения глянца по случаю грядущего смотра. Вообще-то, прикасаться к чужому предмету рождения само по себе считалось делом неблаговидным — уж очень это личная вещь, чего ж лезть-то, нехорошо как-то… А тут меня усадили за стол, сунули политуру-полироль и заставили драить принадлежавший Дювиту деревянный упор для двери (чтобы, значит, та не хлопала), который скрипучим голосом представился мне: «Мюриель Бинтон»; складной карманный метр, он же Джулюус Джон Миддлтон (это у Станли); и напоследок — Муркусову медаль с маркировкой «За отвагу» на желто-красной ленточке, которая (в отличие от дверного упора и карманного метра и несмотря на весь свой блеск и лоск) представлялась мне какой-то забитой, замкнутой и бесхарактерной вещью. Ее немота меня не просто настораживала, а даже пугала. От близости вещи, которая не издает ни звука, меня не покидало чувство, будто меня заставили касаться безжизненного тела. А продержали меня там до самого подхода поезда. Его неистовый гудок, как обычно, поверг всех и каждого в состояние крайнего замешательства.