Цвет моего забвения - Мария Бородина
— Оказывается, да, — родившиеся под моим пером образы, их чёткость и совершенство, удивляют не только Лили.
— Как же красиво! Даша, Лорна, посмотрите: наша Десять — настоящая художница.
— Ммм, — не без удовольствия наношу собаке ещё несколько ран. До чего же реалистично она выглядит!
Лорна подходит к нам, перегибается через моё плечо и оценивающе смотрит на рисунок. Долго смотрит. Даже зрачки её сужаются.
— Можешь-таки из отвратительного делать красоту. Но есть одно но: у младенца не может быть такой синей кожи, — замечает она скептически. — Новорожденные розовее, намного.
— А этот — мёртвый, — шепчут мои губы.
И я тут же прихожу в ужас от сказанного.
Глава 3
Темнота
Номер четырнадцать
— Ты хотя бы понимаешь, что мы натворили?!
Зара несётся сквозь этаж, призывно виляя задницей. Походка у неё такая, тренированная. Словно всю жизнь на пилоне провихлялась. Закат обнимает её за талию. Издали кажется, что разводы крови бегут по её коже. Однако сейчас не время оценивать достоинства её экстерьера. Потому что Зара бежит туда, где мы чуть не распрощались с жизнью. Несколькими минутами ранее. И если я её не остановлю, ей будет плохо.
Но если по чесноку, я волнуюсь не за Зару. Больше меня напрягает то, что плохо будет нам обеим. Потому что я куда с большим удовольствием вздёрнусь, чем останусь здесь одна.
— Стой! — кричу ей и рвусь следом. Тут же спотыкаюсь и перелетаю через арматурину, торчащую из бетона. Теряю равновесие и пробегаю несколько шагов трусцой, дабы не шлёпнуться. — Не ходи туда! Ты головой стукнулась, или как?!
— Ника! — Зара разворачивается и упирает руки в бока. Она кипит, как ржавый чайник. Пар, того и гляди, из ушей повалит. — Экорше осталась там!
Слова Зары режут моё существо, как лезвия. Впиваются в кожу, вертятся штопором меж рёбер, доставая до главной дёргающейся мышцы. Это правда, которую я не в силах принять. Факт, что не изменить и не подделать. Трусливый и гнилой, но ставший, тем не менее, частью нашей общей реальности. Мы оставили Экорше в опасности. Просто бросили, спасая свои задницы, как ребёнок — игрушку. Конечно, это здоровый инстинкт, думать прежде всего о себе. Но жертва, которую мы принесли, слишком велика.
— Она выберется! — начинаю юлить и елозить, лишь бы не возвращаться к этой теме. Слишком больно. И слишком мерзко от собственной гнильцы. — Мы же выбрались, вот и она сможет.
Зара подлетает ко мне: багровая от гнева. Капли пота блестят на её выпуклом лбу. Они то и дело скатываются, оставляя за собой полосы, похожие на колготочные стрелки. Она хватает меня за грудки и резко встряхивает. Должно быть, ей так же погано, как и мне.
Площадка кренится. Бетон стен под облупившейся зелёной краской танцует перед глазами отвязный тверк. А эта кошечка не промах!
— Экорше. Осталась. Там, — произносит Зара сквозь зубы. Каждое слово с расстановкой. Выплёвывает их, как вишнёвые косточки, мне в лицо! И кажется, она стала ещё краснее. — И мы пойдём туда. Ты поняла?
— П-п-поняла…
Зара резко разжимает ладони, и я падаю на пол. Задница ударяется о бетон, и я вою, как течная сука. Понимаю две вещи: я — тряпка, и мне стыдно. Стыдно из-за того, что я тряпка, а о тряпки полагается вытирать ноги. Третье заключение не заставляет себя долго ждать: стыдно и Заре. Только она привыкла отвечать за свои ошибки. Хороша мадам: не то, что я. Я умею только по бетону растекаться, да оправдывать свою никчёмность.
Темень падает на глаза. Потом через мрак проступает большая девятка, и я понимаю, что тыкаюсь лицом в майку Зары.
— Зара, я туда не хочу, — признаюсь я и на всякий случай отползаю к перилам лестницы. Бетонные крошки отвратительно колют филейную часть сквозь джинсы. — Вспомни этот вой! Вспомни, что мы видели там!
— Там Экорше, — Зара качает головой. — Только не говори, что тебе не жаль её. Поставь себя на её место.
— Не хочу и не буду. Просто ей не повезло! Бывает так, что же.
— Ты что? — Зара склоняется надо мной. Её взгляд испепеляет, и я снова пячусь. Пытаюсь просочиться сквозь решётку перил, но не получается. Остаётся гореть под обстрелом её глаз, слушать гневную тираду и кивать, кося под дурочку. — Просто так жизнью человеческой размениваешься?
— Я-а?
— У тебя есть вообще совесть, Ника? Чувство долга? Альтруизм?
— Да кому они нужны! — Боже, как надоели эти нудные нотации! Сама разберусь, что к чему! — Какой толк от твоей совести?! По-твоему, лучше быть с совестью, но без кишок?!
Зара молчит. Лишь смотрит на меня сквозь закат с осуждением и долей разочарования. Затем отводит взгляд, подтягивает штаны и уносится в коридор. В тот самый, что ведёт в темноту. Во мрак, который жрёт тебя заживо и обсасывает твои кости.
Длинная тень Зары втягивается в проём, и я остаюсь одна. Паника мутит рассудок и кишки. В животе распевают песни газы. Чувствую, скоро мне понадобится туалет. Постанывая, приподнимаюсь. Дыхание рвётся от одышки.
Паника становится сильнее по мере того, как силуэт Зары отдаляется. Тревога похожа на оковы с утяжелением, что приковывают к полу. Что я за падшая душонка, мне уже понятно. Да и Заре, думаю. Вспомнить бы ещё, для чего я здесь. Какая шваль притащила меня сюда? Кому в радость так изощрённо издеваться над живыми людьми?!
Остановившись в тупиковом отростке коридора, Зара оборачивается и смотрит на меня. Даёт второй шанс, чертовка! И, глядя в её круглые глаза, я понимаю, что скорее воспользуюсь им, чем нет. Слишком страшно оставаться наедине с этой разлагающей паникой.
Я срываюсь с места. Меня шатает, как наркоманку. Прихрамывая, ползу навстречу Заре. Чувствую себя даже не тряпкой, а нулём без палочки. Немощной тупой клушей, что даже не может вломить в ответ.
Темнота, в которую мы уходим, смердит. Темнота скрипит зубами.
Но нас двое. Уже двое.
А, если считать темноту, даже трое…
Может быть, подсчитать ещё и мою тревогу?
Даша
— Зачем мы выдвинулись? — я не узнаю свой голос, запутавшийся в паутине эха.
Я задаю этот риторический вопрос уже в пятый раз. Но ни одна наглая рожа, как и прежде, не соизволит мне ответить. Разве что, кто-то снова заикнётся, что Десять видела признаки жизни на первом этаже соседнего подъезда.
Но лично мне не пристало смотреть, кто там прячется и зачем. Проблема прозевающих в темноте — дело рук их самих, вмешательство — привилегия Бога. Я не Спаситель, не
