Гильермо дель Торо - Штамм. Вечная ночь
У зарешеченной двери Эф увидел большую панель управления с цветными трубками, вытащил из стеклянного шкафчика пожарный топор, который показался ему таким увесистым, таким большим. Он последовательно размолотил уплотнения всех трех подающих трубок, используя скорее вес топора, чем собственные иссякающие силы, и услышал свист газа. Потом толкнул дверь и оказался под моросящим дождем посреди раскисшей от дождя садовой площадки, обставленной скамейками. Неровные дорожки выходили на Франклин-Рузвельт-драйв и разбухшую Ист-Ривер. Почему-то в голову ему пришли строки из старого фильма «Молодой Франкенштейн»: «Могло быть хуже. Мог бы идти дождь». Эф фыркнул. Он смотрел это кино вместе с Заком. И потом много недель они цитировали друг другу самые ходовые словечки и реплики оттуда. «Там волк… Там за́мок».
Он очутился на заднем дворе больницы. Добежать до улицы времени не оставалось, и Эф понесся по маленькому саду, стараясь оставить здание как можно дальше позади. Добравшись до дальней границы сада, он увидел вампиров, забирающихся на высокую стену со стороны Рузвельт-драйв. Новые убийцы, отправленные Владыкой; над ними под дождем поднимался парок: высокая температура тела — следствие ускоренного метаболизма.
Эф подскочил к ним, каждую секунду ожидая, что здание за спиной взлетит на воздух. Он скинул нескольких вампиров со стены, те приземлились на ноги и руки, но немедленно выпрямились, как бессмертные в видеоигре. Эф побежал по стене к зданиям Медицинской школы Нью-Йоркского университета, стараясь как можно дальше уйти от «Бельвью». Прямо перед ним вампирская рука с длинными когтями уцепилась за край стены, появилась плешивая голова, сверкнули налитые кровью глаза. Эф упал на колени, сунул лезвие меча в разверстый рот стригоя, кончик вошел заднюю стенку глотки. Но Эф не пронзил его насквозь, не уничтожил. Серебряный клинок обжигал стригоя, не давая распахнуть челюсти и выпустить жало.
Вампир не мог пошевелиться. Его глаза в красном ободке смотрели на Эфа с мукой и смятением.
— Ты меня видишь? — спросил Эф.
Глаза стригоя никак не реагировали. Эф обращался не к нему, а через него — к Владыке.
— Ты видишь вот это?
Он повернул меч так, чтобы вампир невольно посмотрел на «Бельвью». Другие твари карабкались на стену, а кто-то уже выбегал из больницы, поняв, что Эфу удалось уйти. У него оставались считаные мгновения. Он опасался, что теракт сорвался, что газ нашел выход из здания.
Эф снова посмотрел на лицо вампира, словно на самого Владыку:
— Верни мне сына!
Не успел он произнести последнее слово, как здание взлетело на воздух, швырнув его вперед. Меч пронзил шею стригоя насквозь. Эф скатился со стены, не выпуская рукояти, клинок выскользнул изо рта вампира.
Эф приземлился на крышу брошенного автомобиля, одного из многих стоящих в проезде. Вампир рухнул рядом на дорогу. Вся сила удара при падении пришлась на бедро. Перекрывая звон в ушах, до Эфа донесся свистящий вопль, и он поднял голову навстречу черному дождю. Он увидел что-то похожее на ракету — оно мелькнуло в высоте, описало дугу и плюхнулось в реку. Кислородный баллон.
На асфальт обрушился град тяжеленных кирпичей. Осколки стекла сыпались под дождем, словно бриллианты. Эф укрыл голову курткой и соскользнул с помятой автомобильной крыши, стараясь не замечать боль в боку.
Только поднявшись, он увидел, что глубоко в голень ему вошли два осколка стекла. Он вытащил их — из ран хлынула кровь. И тут Эф услышал возбужденный всхлип…
В нескольких метрах от него на спине лежал оглушенный вампир, белая кровь сочилась из дыры в задней части шеи, но при запахе крови он все еще чувствовал волнение и голод. Кровь человека приглашала его отобедать.
Эф посмотрел на лицо твари, ухватил за вывернутый подбородок, заглянул в красные глаза, перевел взгляд на серебряное острие меча.
— Мне нужен мой сын, ты слышишь, сука?! — прокричал Эф.
В следующий миг яростным ударом он избавил стригоя от страданий, отделив голову от туловища и разорвав связь с Владыкой.
Прихрамывая, истекая кровью, он выпрямился.
— Зак… — пробормотал он. — Где ты?..
С этими словами он начал долгий путь домой.
Центральный парк
Замок Бельведер в северной оконечности озера в Центральном парке близ проезда, пересекающего парк в створе Семьдесят девятой улицы, был построен в стиле высокой викторианской готики и романского «каприза» Джейкобом Ри Моулдом и Калвертом Воксом, первыми архитекторами парка. Закария Гудвезер знал одно: замок выглядит жутковато и круто, и именно это всегда и притягивало мальчика. Средневековый (по его представлениям) замок в центре парка, в центре города. Ребенком он сочинял всякие истории про этот замок — будто бы тот на самом деле был гигантской крепостью, сооруженной крохотными троллями по заказу первого архитектора города, темного лорда по имени Бельведер, который обитал в подземелье глубоко под замковой скалой и наведывался в темную цитадель по ночам, чтобы присматривать за своими созданиями по всему парку.
Это случалось в те времена, когда Заку приходилось сочинять истории о сверхъестественном и небывалом. Когда приходилось грезить наяву, спасаясь от скуки современного мира.
Теперь его грезы стали реальностью. Его фантазии материализовались. Его мечты превратились в просьбы, которые воплощались в жизнь.
Он, уже юноша, стоял в открытых дверях замка и смотрел, как черный дождь сечет парк. Капли хлестали по переполненному Черепашьему пруду, прежде подернутому поблескивающей зеленой ряской, а теперь превратившемуся в грязную черную яму. Небо над головой затянули привычные уже зловещие тучи. Без синевы в небе не было и синевы в воде. На два часа какой-то зачаточный свет просачивался сквозь беспокойные тучи, видимость при этом улучшалась до такой степени, что он даже мог разглядеть крыши города вокруг и болото как на Дагобе,[2] в которое превратился парк. Солнечные батареи, питавшие фонари, не успевали за два светлых часа набрать энергии, чтобы освещать парк оставшиеся двадцать два часа тьмы, их свет ослаб вскоре после того, как вампиры вышли из своих подземных убежищ в сумерки дней.
За прошедший год Зак вырос, и вырос сильным, последние несколько месяцев его голос менялся, подбородок обрел решительные очертания, тело вытягивалось не по дням, а по часам. Крепкие ноги легко подняли его по ближайшей лестнице, худосочной металлической спирали, ведущей в Обсерваторию природы Генри Люса на втором этаже. Вдоль стен и на стеклянных стендах оставались скелеты животных, перья, птицы из папье-маше на фанерных деревьях. Центральный парк когда-то был лучшим местом в Соединенных Штатах для наблюдения за птицами, но изменение климата покончило с этим, вероятно, навсегда. В первые недели после землетрясений и извержений вулканов, спровоцированных разрушениями ядерных реакторов и взрывами боеголовок, темное небо, повисшее над землей, было переполнено птицами. Их крики и зовы не стихали всю ночь. Птицы гибли массово, крылатые трупики падали с небес вместе с черным градом. В воздухе царили такие же хаос и отчаяние, какие и среди людей на земле. Не стало теплых краев для перелета на зиму. Много дней земля была в буквальном смысле укрыта подрагивающими на ветру почерневшими крыльями. Праздник живота для крыс, которые жадно набросились на падаль. Мучительное чириканье оттеняло дробь падающего с небес града.
Но теперь парк, если не шел дождь, был тих и спокоен, рыба в его озерах вымерла. В грязи и слизи, покрывающих землю и дорожки, виднелись почерневшие кости и перья. По деревьям иногда прыгали облезлые белки, но их популяция сильно сократилась. Зак посмотрел в один из телескопов (он затолкал камень размером в четверть доллара в щель монетоприемника, телескоп теперь работал без денег), и поле его зрения растворилось в тумане и плотном дожде.
До прихода вампиров в замке располагалась метеорологическая станция. Бо́льшая часть оборудования осталась на чердаке островерхой башни и внутри огороженной площадки к югу от замка. Нью-йоркские радиостанции обычно начинали сообщения о погоде со слов: «Температура в Центральном парке…», а дальше следовала цифра, которую они получали из башни обсерватории. Стоял июль, а может быть, август, время, известное как «самое пекло», и наивысшая температура, какую видел на приборах Зак в один из особо мягких вечеров, составляла шестьдесят один по Фаренгейту, или шестнадцать по Цельсию.
Зак родился в августе. В одном из кабинетов висел календарь двухлетней давности, и он теперь жалел, что не вел счет уходящих дней аккуратнее. Сколько ему сейчас — тринадцать? Вроде бы. Он решил, что так и есть. Формально он стал тинейджером.
Зак все еще помнил (хотя и смутно) те времена, когда отец в один солнечный день привел его в здешний зоопарк. Они пришли на выставку, потом поели фруктовое мороженое на каменной стене, с которой открывался вид на метеорологическое оборудование. Зак помнил, что рассказал тогда отцу, как ребята в школе иногда отпускают шутки насчет его фамилии и говорят, что Зак, когда вырастет, непременно станет метеорологом.[3]
