Дин Кунц - До рая подать рукой

Проснулась Микки теплым утром, дрожа от холода воспоминаний этого кошмарного сна. Свет за окном, а потом и часы подсказали ей, что уже тридцать или сорок минут как рассвело.

Поскольку спала она головой к запертой двери, то услышала бы самый тихий стук. Лайлани не приходила.

Микки поднялась с трех диванных подушек, сложила их горкой, отодвинула в сторону.

Взошедшее солнце придало ей храбрости. Она решилась открыть дверь, не боясь, что за нею ее может поджидать Мэддок. Переступила порог и остановилась на верхней из трех бетонных ступенек.

Соседний трейлер окутывала тишина. Сумасшедшая женщина не вальсировала во дворе. Над крышей с негромким гудением не висела летающая тарелка, как хотелось бы Мэддоку.

Три вороны полетели на запад, пернатые трудяги, решившие начать очередной день с посещения оливковой рощи или городской свалки, но ни одна не обкаркала Микки, поднимаясь со штакетин, как в прошлый вечер, когда она шла мимо них к пролому в заборе.

С ворон взгляд Микки опустился на розовый куст, весь в шипах, с редкими жалкими листочками, который словно смеялся на Дженевой, никак не реагируя на ее заботу. С кустом произошли разительные перемены: среди голых, ощетинившихся шипами веток расцвели три огромные белые розы, на лепестках которых в лучах солнца поблескивали капельки утренней росы. Розы, покачиваясь, приветствовали наступление нового дня.

Микки спустилась с бетонных ступенек, в недоумении пересекла двор.

Многие годы куст и не думал цвести. Вчера днем сквозь лес шипов не проглядывало ни одного бутона, не говоря уже о трех.

Осмотр с близкого расстояния показал, что розы выросли в другом месте, пусть и на территории трейлерного парка. Каждый цветок крепился зеленой ленточкой к этому представителю растительности Адского сада, который каким-то образом вырос на земле.

Лайлани.

Девочке каким-то образом все-таки удалось выскользнуть из дома, но она не постучала, а это могло означать только одно: Лайлани потеряла всякую надежду на то, что кто-либо сможет ей помочь, и ей не хотелось навлекать гнев Мэддока на головы Микки и Дженевы.

Эти три розы, очень красивые, выбранные с особой тщательностью, были не просто подарком, они несли в себе послание Лайлани. Своим белым, зацелованным солнцем великолепием они говорили: «Прощайте».

В ужасном настроении, словно раздираемая всеми шипами розового куста, Микки отвернулась от послания, которое не могла принять, и направилась к соседнему трейлеру, уже заранее предчувствуя, что никого там не найдет.

Пересекла лужайку, миновала пролом в заборе, который разделял два участка, и только тогда поняла, что сдвинулась с места. А уж до двери черного хода соседей просто добежала.

Торопливо постучала, пусть и не придумала благовидного предлога для визита в обитель Мэддока и Синсемиллы. Стучала так долго и сильно, что ей пришлось потереть сведенные болью костяшки пальцев о ладонь другой руки. За дверью ничего не изменилось, из трейлера не донеслось ни звука, словно она не стучала вовсе.

Как прежде, окна были закрыты шторами. Микки посмотрела направо, налево в надежде увидеть шевеление ткани, свидетельство того, что за ней наблюдают, что в доме кто-то есть.

Когда она постучала вновь, но ей никто не ответил, она взялась за ручку. Не заперто. Дверь открылась.

На кухне Мэддоков утро еще не наступило, тяжелые шторы не желали пропускать свет. Даже с открытой дверью и солнечными лучами, устремившимися в дверной проем вместе с Микки, тени не желали отдавать завоеванное.

Часы с подсветкой, самое яркое пятно в кухне, словно не крепились к стене, а каким-то чудом висели в воздухе, часы судьбы, отсчитывающие мгновения, оставшиеся до смерти. Она ничего не слышала, кроме едва уловимого мурлыкания их механизма.

С порога Микки крикнула: «Привет! Есть тут кто-нибудь? Кто дома? Привет!»

Ответа не последовало, и Микки вошла в дом.

Подумала о том, что это ловушка. Она сомневалась, что Мэддок затаился в тишине и темноте, чтобы огреть ее молотком по голове. Но она, безусловно, вошла без спроса в чужой дом, и ее могли обвинить в воровстве, если бы полиция, вызванная Мэддоком, неожиданно подъехала и обнаружила ее в чужом трейлере. Поскольку одна судимость у нее была, за второй дело бы не стало.

Перестав притворяться, что она ищет кого-то еще, а не девочку, теперь она позвала Лайлани и, нервничая, двинулась дальше. Грязные шторы, ободранная мебель, вытертый ковер впитывали ее голос столь же эффективно, что и задрапированные стены и бархатная обивка мебели похоронного бюро. С каждым шагом пространство вокруг нее сжималось, вызывая приступ клаустрофобии.

Сдающиеся в аренду трейлеры с обстановкой находились на самом краю финансового спектра. И на неделю их зачастую снимают жильцы, которые с большим трудом наскребают деньги, чтобы в пятницу внести требуемую сумму. Соответственно, и мебель в таких трейлерах дышала на ладан, а жильцы никогда и ничем не украшали свой временный дом, ни сувенирами, ни безделушками, ни дешевенькими, в десять долларов, настенными репродукциями.

В кухне и гостиной Микки не увидела ничего такого, что принадлежало Мэддокам и указывало бы на то, что они здесь жили. Рожденный в богатстве, привыкший к хорошим вещам, доктор Дум мог бы заплатить за президентский люкс в отеле «Риц-Карлтон», однако предпочел подобные «апартаменты». Тот факт, что он арендовал трейлер на неделю, называя себя Джорданом Бэнксом, не просто доказывал, что в эти дни он старался не высовываться, но свидетельствовал о его стремлении оставить как можно меньше, а то и вообще никаких доказательств того, что он путешествовал в компании Лайлани и ее матери, чтобы в будущем, когда их пути разойдутся, никто и ничто не могло бы связать их воедино.

Жалкое жилище, пренебрежение к условиям жизни жены, когда не составляло труда значительно их улучшить, однозначно указывали, что причины, по которым Престон Мэддок женился на Синсемилле, не имели ничего общего с любовью или с желанием иметь свою семью. Что побудило его жениться, оставалось загадкой, и, возможно, в своих предположениях Лайлани и близко не подходила к истинным мотивам этого.

Поход в спальни и ванную требовал больше смелости, а может, глупости, чем для того, чтобы войти через дверь черного хода. Ночных теней, спрятавшихся от зари, затаившихся по углам, дожидаясь заката, который вновь отдаст им весь мир, в этих помещениях было больше, чем в первых двух. И хотя она везде зажигала лампы, они, казалось, боялись теней, освещая только маленький пятачок под собой.

В ванной не обнаружилось ни зубных щеток, ни бритвенных принадлежностей, ни пузырьков с лекарствами, ничего такого, что могло бы говорить о присутствии жильцов.