Вук Задунайский - Балканский венец

– Ты ведь узнал меня?

Птолемей прикрыл глаза в знак согласия.

– Прекрасно! Я пью за твое здоровье, – сказало зло и осушило свой кратер. – Пусть твое знание будет таким же долгим, как и твоя жизнь.

Кто может предугадать высший промысел? Боги коварны, шахиншахи – не всесильны, а люди – смертны. Властителей вавилонских никогда не травили плохими ядами. Ночью всех подняли с постелей истошными воплями – царю внезапно стало плохо, у него открылся сильный жар, он впал в беспамятство и выкрикивал бессвязно имена своих друзей, многих из которых уже не было на этом свете. Во дворце начался переполох. На третий день царь начал свой путь в Аид.

Птолемей старался реже вспоминать то, что происходило в эти дни вокруг умирающего царя. Там не было ничего из того, что нужно было вспоминать. Это право он оставил другим. Пусть другие предаются печали по тому, чьей смерти они в действительности давно желали. Пусть они делят его наследство. Сыну Лага всегда нужен был сам Александр, и только он – прекрасный и счастливый, не искаженный нечистым духом.

Приближенные царя стояли у ложа умирающего и ждали, когда он назначит себе преемника. Но он молчал, ибо не мог уже говорить. Глаза его были пусты, лицо обрюзгло и почернело. Птолемей запомнил стоящих подле царского ложа Антигона, Евмена, Лисимаха, Пифона, Пердикку, Мелеагра, жен царя – Роксану, бывшую тогда на сносях, и Статиру с ее сыном Гераклом, а также Арридея и Клеопатру – брата и сестру Александра. Все они смотрели на уходящего алчными глазами. Александра била крупная дрожь, со лба на дорогие ткани стекали крупные капли пота. В какой-то миг он резко дернулся, глаза его закатились, и голова упала на подушки. Выпавший из руки перстень с царской печатью ловко поймал Пердикка. Антигон издал клич, который означал одновременно и скорбь по ушедшему другу, и радость по поводу начала дележа его царства. И в этот миг…

Бам! О боги! До конца жизни Птолемей потом ругал себя. Как можно было забыть о самом главном! Будто солнечный луч ярко блеснул ему прямо в глаза, ослепив его. Сын Лага ощутил тогда сильный удар по темени, от которого у него потемнело в глазах и голова закружилась так, что он завалился куда-то вбок. Это был Он, царь Азии, нечистый дух, прозванный персами Ариманом! Он был свободен и искал себе новую жертву! Последнее, что успел Птолемей до того, как сознание покинуло его, – это выхватить из-за пояса кинжал и с силой ударить им по мечу, дабы утолщить ту цепь, на которой они все оказались подвешены в этот миг. Раздался звон железа о железо – тот самый, который он уже слышал однажды в предгорьях Эльбурза. Из застившего глаза тумана услышал сын Лага как будто свой голос, но вместе с тем это был голос зла: «Я должен стать преемником! Я!»

Помешательство продолжалось всего один миг. Когда Птолемей пришел в себя от истошного женского визга, то осознал, что сидит на полу подле царского ложа, на котором возлежит мертвое тело Александра, и бешено стучит кинжалом о меч. Жутко отдается под древними сводами дворца скрежет железа. Подле Птолемея вповалку лежат Антипатр и Пердикка, сжимающий в руке перстень с печатью, чуть поодаль – все остальные. Глаза их совсем безумны. С ковра пытается встать Роксана, лицо ее сведено страшной судорогой, потому и кажется оно особенно уродливым. Все было напрасно! Ариман вышел на свободу и обрел себе новое вместилище. Все, кто оказались в миг смерти Александра подле него, задеты были духом нечистым, и Птолемей не знал даже, к чему это могло привести. Он не был кузнецом, он не умел стучать железом о железо.

Слуги, наложницы и рабы Александра, казначеи, сатрапы и «яблоконосцы» – все стояли в отдалении, потому и устремились к царскому ложу уже после того, как все было кончено. Странный обморок приближенных к царю объяснили сильной скорбью, вызванной смертью Александра, и страшной жарой, которая стояла тем летом. Никому и в голову не могло прийти, что теперь вместо одного царя Азии их станет более дюжины.

Последующие дни Птолемей чувствовал себя скверно. Все и впрямь походило на солнечный удар, но памяти, подобно Александру когда-то, он не терял. Жена обтирала его уксусом и молила богов о здоровье мужа. Может, и отмолила. А может, железо помогло. Птолемею сие было неведомо, но он чуял, что нечистый дух Аримана задел его. И догадывался, что должно последовать за этим. Но главного, как оказалось, он еще не знал.

Основной удар духа пришелся по тем, кто стоял подле Птолемея у ложа умирающего царя. Антигон, Евмен, Лисимах, Пердикка, Пифон, Селевк… Дети и женщины Александра… Едва придя в себя, все они заварили такую кашу, по сравнению с которой дрязги у трона царицы Олимпиады показались детскими шалостями. Только теперь Птолемею стало понятно, от чего их всех спасал Александр, от чего сохранял, жертвуя собой. Плохо, когда Ариман обуревает одного человека. Но гораздо хуже, когда он вселяется сразу в нескольких. Тут остается только бежать подальше без оглядки.

Убийства и предательства, эти извечные спутники власти, начались сперва во дворце и распространились впоследствии на все Александрово царство. Власть захватил Пердикка, правивший якобы от имени неродившегося сына Александра от Роксаны. Он склонил на свою сторону Селевка, сделав того командующим гетайрами. Однако правителем себя объявил и Мелеагр, тащивший в цари Арридея, Александрова братца. Очень скоро Мелеагр устроил заговор, потерпевший, однако, неудачу, и был убит Пердиккой. Другие военачальники Александра и сатрапы тоже стали требовать своей доли в наследстве. На Пердикку стало больно смотреть. Лицо его потемнело, стало одутловатым, а глаза налились кровью. Даже голос изменился. Птолемею это было знакомо слишком хорошо. Нечистый дух сказался в Пердикке сильнее, нежели в других.

Царство трещало по швам. И тогда решено было поделить его между сильными. Каждому из царских друзей и приближенных досталась какая-либо область, и с тех пор стали они называться не просто «друзьями царя», а диадохами. И каждый диадох получил свой кусок земли и власти. Птолемею достался Египет – одна из самых дальних сатрапий. Пердикка отправлял подальше тех, кого более других опасался у трона. Леоннат получил Геллеспонтскую, а Антигон – Великую Фригию, Неарх получил Памфилию и Ликию, Евмен – Пафлагонию и Каппадокию, Антипатр и Кратер – Грецию и Македонию, Лисимах – Понт и Фракию, Пифон – Мидию. Впрочем, списков раздела Александрова царства ходило много, все они отличались друг от друга, и никто не ведал, какой из них истинный, и даже много лет спустя на них ссылались потомки диадохов, пытаясь обосновать свои права на то, на что никаких прав они не имели. Как только диадохи выехали в свои новые владения, начались их нескончаемые войны, длившиеся потом почти полвека. У Азии не может быть двух царей – это тоже были слова шахиншаха.