Стивен Кинг - Бессонница

«Линкольн» отъехал, и Лоис пошла по дорожке к дому. На полпути она остановилась и обернулась. Долгое мгновение они наблюдали друг за другом с противоположных сторон Харрис-авеню, отлично видя, несмотря на сгущающуюся темноту и разделявшие их двести ярдов. В этой темноте они светились друг для друга, как потайные фонарики.

Лоис наставила на него палец. Жест был очень похож на тот, который она сделала перед тем, как выстрелить в дока № 3, но Ральфа это нисколечко не огорчило.

Цель, подумал он. Все преследует свою цель. В этом мире очень мало неправильностей, и… когда находишь свой путь, понимаешь, что в нем, быть может, правильно все.

Узкий блестящий серый луч силы появился на конце пальца Лоис и начал вытягиваться через сгущающуюся тень Харрис-авеню. Проезжавшая машина беспечно прокатила прямо сквозь него. Окна тачки на мгновение ярко осветились, а передние фары, кажется, коротко моргнули, и ничего больше.

Ральф тоже поднял палец, и из него вырвался голубой луч. Две узкие полоски света встретились в середине Харрис-авеню и переплелись, как вьюнки. Эта сплетенная косичка поднималась все выше и выше, слегка бледнея. Потом Ральф согнул палец, и его половинка любовного узелка в середине Харрис-авеню мигнула и исчезла. Мгновением позже половинка Лоис тоже пропала. Ральф медленно спустился по ступенькам крыльца и пошел через свою лужайку. Лоис пошла ему навстречу. Они встретились на середине улицы… там, где уже успели встретиться — в очень реальном смысле — несколько секунд назад.

Ральф обнял ее за талию и поцеловал.

«Ты изменился, Робертс. Стал как-то моложе».

Эти слова никак не выходили у него из головы — прокручиваясь снова и снова, как бесконечная пленка, пущенная по кругу, — пока Ральф сидел у Лоис на кухне и пил кофе. Он был не в силах оторвать от нее глаз. Она выглядела как минимум на десять лет моложе и на десять фунтов легче, чем та Лоис, которую он привык видеть в последние годы. Выглядела ли она такой молодой и красивой сегодня утром в парке? Ральф так не думал, хотя, конечно, она была расстроена и плакала, и, он полагал, разница могла быть в этом.

Но все же…

Да, но все же. Крошечные сетки морщин возле уголков ее рта исчезли. Равно как и намечающиеся складки на шее, и дряблые мешочки, уже свисавшие с ее мышц. Этим утром она плакала, а сейчас, вечером, вся лучилась от радости, но Ральф понимал, что все перемены, которые он видел, нельзя отнести только на этот счет.

— Я знаю, на что ты смотришь, — сказала Лоис. — Страшно, правда? Я хочу сказать, это отвечает на вопрос, не происходит ли все лишь в нашем воображении, но все равно это страшно. Мы нашли Источник Молодости. Забудь о Флориде; он все время находился прямо здесь, в Дерри.

— Мы нашли?

Секунду она выглядела удивленной… И немного раздосадованной, словно заподозрила, что он дразнит ее. Потешается над ней. Считает ее «нашей Лоис». Потом она потянулась через стол и стиснула его ладонь:

— Сходи в ванную. И посмотри на себя в зеркало.

— Я знаю, как я выгляжу. Черт, я только что побрился. Кстати, это заняло у меня кучу времени.

Она кивнула:

— Ты как следует постарался, Ральф… но тут дело не просто в твоей дневной щетине. Ты только взгляни на себя.

— Ты серьезно?

— Да, — твердо произнесла она. — Серьезно.

Он почти дошел до двери, когда она сказала:

— Ты не только побрился; ты еще сменил рубашку. Это хорошо. Я не хотела ничего говорить тебе, но та клетчатая была порвана.

— Правда? — спросил Ральф, повернувшись к ней спиной, чтобы она не видела его улыбку. — А я не замечал.

Он стоял, опершись на раковину и пристально глядя на свое лицо, добрых две минуты. Столько ему потребовалось, чтобы признаться себе, что он действительно видит то, что думает, будто видит. Черные полоски, блестящие, как черные перья, возвратившиеся в его волосы, были поразительны, равно как и исчезновение гнусных мешков под глазами, но он не мог отвести глаз от своих губ, с которых исчезли морщины и глубокие складки. Это мелочь, но… одновременно и фантастика. Рот молодого человека. И…

Ральф резко засунул палец в рот и провел по правому нижнему ряду зубов. Он не мог быть точно уверен, по ему казалось, они стали длиннее, словно на них возвратилась часть стершейся эмали.

— Черт возьми, — пробормотал Ральф, и его мысли вернулись к тому знойному дню прошедшего лета, когда он стоял лицом к лицу с Эдом Дипно на его лужайке. Сначала Эд предложил ему выпить пивка, а потом посвятил в то, что в Дерри вторглись злобные, убивающие младенцев существа. Крадущие жизнь существа. Все потоки силы начали собираться здесь, сказал ему Эд. Я знаю, в это трудно поверить, но это правда.

Ральфу становилось все легче верить в это. А вот в то, что Эд сумасшедший, верить становилось все труднее.

— Если это не прекратится, Ральф, — сказала Лоис с порога, пристально глядя на него, — нам придется пожениться и уехать из города. Симона и Мина просто не могли — буквально не могли — оторвать от меня глаз. Я наболтала черт знает что про какую-то новую косметику, которую купила в универмаге, по их этим не проведешь. Мужчину — да, но женщина знает, что делает косметика. И чего она сделать не может.

Они пошли обратно на кухню, и, хотя ауры снова исчезли — по крайней мере пока, — Ральф обнаружил, что одну он тем не менее видит: алеющую полоску над воротничком белой шелковой блузки Лоис.

— В конце концов я сказала им единственное, чему они могли поверить.

— Что именно? — спросил Ральф.

— Я сказала, что встретила мужчину. — Она поколебалась, а потом, когда алая краска добралась до ее щечек и они порозовели, выпалила: — И влюбилась.

Он взял ее за руку и развернул к себе. Взглянул на маленькую чистую складочку на внутренней стороне локтевого сгиба и подумал, как бы ему хотелось коснуться ее губами. Или, быть может, кончиком языка. Потом он поднял глаза на нее:

— И это правда?

Она ответила взглядом, исполненным искренней надежды.

— Я так думаю, — произнесла она тихим и ясным голосом, — но все теперь так странно. Я точно знаю, что хочу, чтобы это оказалось правдой. Мне нужен друг. Я очень долго была напугана, несчастна и одинока. Мне кажется, одиночество — это самое худшее в старении; не боль, не нытье в костях, не расстройство желудка или одышка на лестнице, которую в двадцать лет одолевала одним махом, а одиночество.

— Да, — кивнул Ральф. — Это действительно самое худшее.