Энн Райс - История Похитителя Тел

Я поднимался все выше и выше, пока пароход совсем не исчез. По представшему передо мной миру гнались облака. А наверху горели холодные царственные звезды, и впервые я их не ненавидел; нет, я не мог их ненавидеть, я ничто не мог ненавидеть; слишком велики были моя радость и темное горькое торжество. Я был Лестатом, плывущим между адом и раем, и довольствовался этим – возможно, впервые в жизни.

Глава 24

Тропические леса Южной Америки – необъятные густые сплетения лесов и джунглей, покрывающие континент миля за милей, захватывающие склоны гор и толпящиеся в глубоких долинах, уступающие дорогу лишь широким сверкающим рекам и мерцающим озерам, – мягкие, зеленеющие, буйные и внешне безобидные, если смотреть на них сверху, сквозь несомые ветром облака.

Если же встать на мягкую, влажную почву, то оказываешься в кромешной тьме. Деревья такие высокие, что над ними нет неба. Да, сотворение – это всего лишь борьба и опасность среди густых влажных теней. Это конечное торжество Сада Зла, и всем ученым цивилизации никогда до конца не классифицировать все виды разрисованных бабочек, пятнистых кошек, плотоядных рыб или гигантских свернувшихся змей, ведущих бурную жизнь в этих местах.

В мокрых ветвях мелькают птицы с оперением цвета летнего неба или пылающего солнца. Обезьяны кричат и тянут крошечные умелые лапы к лианам, толстым, как канат, зловещие млекопитающие тысячи форм и размеров крадутся в беспощадной охоте друг на друга по чудовищным корням и полузарытым в земле клубням, под шелестящими гигантскими листьями, взбираются на изогнутые стволы молодой поросли, умирающей в зловонной темноте, несмотря на то что она высасывает из земли последний питательный глоток.

Цикл голода и насыщения, насильственной и болезненной смерти бездумен и бесконечно энергичен. Рептилии с твердыми и блестящими, словно опалы, глазами извечно питаются корчащейся вселенной жестких трескучих насекомых, как питались в те дни, когда по земле не ступало ни одно теплокровное существо. А насекомые – крылатые, клыкастые, накачанные смертоносным ядом, ослепительные в своей мерзости и отталкивающей красоте, и прежде всего коварные, – в конечном счете питаются всеми.

В этих лесах нет места милосердию. Ни милосердию, ни справедливости, ни благоговейному преклонению перед их красотой, ни тихому вскрику радости при виде прекрасных струй дождя. Даже мудрая обезьянка в сердце своем – моральный идиот.

Это значит, что до прихода человека таких понятий не существовало.

Сколько тысячелетий тому назад это происходило, никто точно не скажет. Джунгли пожирают собственные кости. Они спокойно проглатывают священные рукописи, вгрызаясь в более упрямые камни замков. Ткани, плетеные корзины, расписанные горшки и даже украшения из кованого золота в результате растворяются в их пасти.

Но, вне всякого сомнения, здесь уже много веков обитают мелкотелые темнокожие люди, сбиваясь в хрупкие деревеньки, состоящие из хижин, крытых пальмовыми листьями, и дымных костров для приготовления пищи, охотясь на водящуюся здесь в изобилии смертельно опасную дичь с помощью примитивных пик и дротиков, смазанных смертоносным ядом. Где-то, как и прежде, они устраивают аккуратные фермочки, чтобы выращивать толстый ямс, сочные зеленые авокадо, красный перец и кукурузу. Сладкую, нежную желтую кукурузу в больших количествах. Рядом с аккуратно выстроенными домишками ковыряются в песке куры. В загонах, сопя, сворачиваются жирные, лоснящиеся свиньи.

Кто эти люди – лучшее, что есть в Саду Зла, так как они традиционно воюют друг с другом? Или же просто ничем не выделяющаяся его частица, в конечном счете не более сложная, чем ползучая сороконожка или крадущийся ягуар с атласной шкурой, чем тихая большеглазая лягушка, до того ядовитая, что одно прикосновение к ее пятнистой спине непременно вызывает смерть?

Какое отношение многочисленные башни великого Каракаса имеют к этому раскинувшемуся неподалеку бескрайнему миру? Откуда пришла эта южноамериканская метрополия с полным смога небом и холмами, кишащими громадными трущобами? Красота есть красота, где бы она ни встретилась. По ночам даже так называемые «ранчито» – тысячи тысяч хижин, покрывающих крутые склоны по обе стороны ревущих шоссе, – прекрасны, пусть в них нет ни воды, ни канализации, пусть по современным нормам комфорта и здравоохранения они перенаселены, все равно они оснащены ярким, сияющим электрическим светом.

Иногда складывается такое ощущение, что свет меняет все! Это безусловная, неоспоримая метафора для обозначения красоты. Но известно ли это жителям «ранчито»? Пользуются ли они светом ради красоты? Или просто ради удобства хотят освещать свои хижины?

Это не имеет значения.

Мы не можем прекратить творить красоту. И не можем запретить это миру.

Взгляните сверху на реку, что течет мимо маленькой заставы Сен-Лоран, на ленточку света, что на миг проблескивает то здесь, то там, сквозь деревья, все глубже и глубже забирается в лес и наконец добирается до маленькой миссии Святой Маргариты-Марии – скопища домиков на поляне, вокруг которой терпеливо ожидают джунгли. Ну разве оно не прекрасно, это скопление строений с жестяными крышами, с белеными стенами, с освещенными оконцами и звуками доносящейся из радиоприемника высокой песни с индейскими словами под веселый барабанный бой?

Какое симпатичное крыльцо у маленьких бунгало с разбросанными повсюду качалками, скамьями и стульями. Ширмы на окнах придают комнатам мягкое сонное очарование, так как набрасывают плотную сеточку из тонких линий на цвета и формы, тем самым несколько четче их обрисовывают, благодаря чему те становятся еще заметнее и живее, а также более нарочитыми – как интерьеры на картинах Эдварда Хоппера или в детских книжках с яркими картинками.

Конечно, существует способ остановить этот безудержный размах красоты. Он связан с регламентацией, согласованностью, конвейерной эстетикой и торжеством рационального над беспорядочным.

Но здесь такого не найти!

Вот она, судьба Гретхен, из которой вырваны все тонкости современного мира – лаборатории для единого повторяющегося морального эксперимента: Сеять Добро.

Зря поет ночь песнь хаоса, голода и разрушения вокруг этого маленького лагеря. Главное здесь – уход за ограниченным числом людей, которые пришли сюда с целью получения вакцинации, хирургической помощи, антибиотиков. Как говорила сама Гретхен – думать о более крупной картине значит лгать.

Я часами бродил большими кругами в густых зарослях, беззаботный и сильный, пробирался сквозь непроходимую листву, взбирался на высокие фантастические корни тропических деревьев, иногда останавливался, чтобы послушать гулкий переплетенный хор ночных джунглей. Повыше, на более зеленых ветвях, дремлющих в ожидании утреннего солнца, росли нежные мокрые восковые цветы.