Игорь Лесев - 23

— Соня, дура набитая! Ты средь бела дня на дворе тело оставила! — это был сердитый голос Обуховой, которая, судя по одышке, втаскивала убитого Соней старика в дом. — Иди помоги мне!

Но Соня, по известным причинам, помочь Обуховой не могла.

Обухова еще какое-то время кряхтела и ругалась, все время зазывая Соню, пока я не услышал ее сдавленный крик:

— Соня! Сонечка! Девочка моя!

Обухова обнаружила в большой комнате обезглавленное тело гулу и начала причитать, но тут же смолкла. Видимо, догадалась, что убийца ее Сонечки может быть все еще в доме.

— Витя! Витенька! Ты здесь? — как-то сразу Обухова решила, что убить ее «девочку» мог только я. — Ты здесь, маленький?

Обухова заглянула в комнату, в которой я прятался вместе с собакой, и остановилась на пороге, внимательно озираясь вокруг.

У меня учащенно забилось сердце, хотя я и уговаривал себя, что она всего лишь пожилая женщина, а раз я даже с Соней справился, то с этой теткой и подавно получится. Но стало все равно страшно, и я теперь больше всего боялся, чтобы Аделаида не стала лаять. Почему-то чувствовалось, что Обухова сможет справиться с нами обоими.

— Сука! Ублюдок! — Обухова стала грязно ругаться, и у меня отлегло от сердца — судя по всему, она решила, что меня здесь уже нет. — Соня! Сонечка моя! Нет тебя больше, ушла от нас! — Обухова стала плакать, одновременно шурша целлофановыми пакетами, но через несколько минут в доме наступила резкая тишина. Я даже подумал, не учуяла ли она мое присутствие. А через несколько секунд раздался сухой голос Обуховой: — Он был в доме редактора. Сони больше нет — это Лесков. Нам надо спешить.

Я снова услышал целлофановое шуршание, а затем громко хлопнула входная дверь. Обухова вышла из дому.

Я просидел еще некоторое время за диваном, крепко прижавшись к Аделаиде, и только затем, натянув штаны, осмелился выбраться в соседнюю комнату. Мне сразу стала понятна причина шуршания целлофанового пакета — Обухова зачем-то забрала с собою голову Сони, а ее тело перевернула на спину и сложила руки на груди крестом. Зрелище было жутким, и я быстрее проследовал к входной двери. Но и тут меня ждал очередной труп — на этот раз хозяина дома. Обухова втащила Владлена Григорьевича на веранду и бросила поперек двери, а потому выйти на улицу нельзя было иначе, как переступив через его труп.

Стараясь не глядеть вниз, я с трудом закинул израненную ноту и тут же услышал за своей спиной продолжительное у-у-у-у. Собака вновь завыла, увидев тело своего хозяина.

— Ада, успокойся. Он все равно был старый, — наконец, перешагнув труп, я очутился на пороге полуоткрытой двери. — Все пес, не скучай.

— У-у-у-у-у! — на этот раз Аделаида завыла так громко, что я не решился сразу же закрыть за собой дверь. Таким воем она всю улицу поднимет.

— Ада, я не могу тебя взять с собой. Во-первых, мне негде ночевать. Во-вторых, мне нечем тебя кормить. В-третьих, я не люблю собак, а ты как раз собака. Понимаешь? — этим разговором над трупом хозяина собаки я скорее уговаривал себя, чем Аделаиду.

Но пес по-прежнему выл не переставая.

— Ладно, пес с тобой! Можешь идти со мной, если хочешь сдохнуть молодой. Только заткнись!

К моему удивлению, собака тут же перестала выть и, с легкостью перепрыгнув через своего бывшего хозяина, оказалась со мною на улице.

Выйдя из калитки, я повернул обратно в сторону парка и не спеша захромал к дому Федченко. Идти было очень тяжело, и, попадись мне сейчас гулу, милиция или военный патруль, я бы даже не пытался убежать. Просто уже не было сил. Аделаида, понурив голову, шла рядом.

Было начало шестого. Через шесть часов должен настать последний день моей жизни.

Глава 53

21 апреля. Пятница

— Ты Максим? — из только что выехавшего из-за поворота милицейского «уазика» высунулась голова старшего лейтенанта.

— Д-да, — я хотел сказать «нет», но от страха сказал наоборот.

— Не волнуйся, с мамкой все в порядке. Не знаешь, кто это мог быть?

— П-понятия не имею, — меня все еще трясло, я вообще с трудом соображал, что происходит.

— Ладно, давай к нам в машину, нужно будет твои показания записать в райотделе. Мать в курсе.

Только сейчас я стал соображать, о каких показаниях идет речь. Я находился недалеко от дома Федченко, и милиция была уже в курсе домашнего погрома. Пока я возвращался от дома главреда, я совсем уже забыл, что умудрился натворить, и теперь, по собственной глупости попался милиции.

— Может, давайте уже завтра утром? Мать надо успокоить.

— Макс, давай садись. Твоя мать будет спокойна, когда мы поймаем этих выродков, — старлей широко открыл заднюю дверь «уазика», тем самым показывая, что препираться бесполезно.

В этот момент из салона раздалось шипение рации:

— Патрульна висим, вы дэ?

— На Гайронской, проникновение в дом, — недовольным голосом ответил старлей в микрофон.

— Завэршуйтэ. В мисци бачылы Лескова биля библиотэци. Потрибно тэрминово продывытысь парк и район чэтвэртои школы.

— Понял. Выезжаем, — старлей отключил рацию. — Ладно, Макс, завтра к девяти утра подходи к райотделу. Сейчас некогда.

— Обязательно. Удачного поиска, — я улыбнулся старшему лейтенанту и, хлопнув Аделаиду по голове, повернул к дому Федченко, а патруль поехал в сторону парка искать меня.

Удивительная все-таки милиция в городе Г.! Она что, рассчитывает найти меня бродящего по парку с табличкой «Лесков» на шее?

Но теперь возникали очередные трудности. Второй раз пересидеть в летней кухне Федченко не удастся. Меня уже видела милиция в этом районе, и очень скоро этот же лейтенант вспомнит мое лицо, увидев мою фотографию. Здесь меня уже видела соседка, только по стечению обстоятельств решившая, что я сын Федченко. И, самое главное, похоже, Макс действительно в Г. и попадаться ему на глаза в его же форме будет явным перебором.

Тем временем я не спеша приковылял к самому дому Федченко и остановился возле их забора. В принципе, мне нужна только лопата, которую я видел как раз в летней кухне. А до темноты можно будет провести время неподалеку от кладбища, не мозоля больше никому глаза. Оставалось только решить, как незаметно взять лопату. Открыв калитку, я как можно тише проковылял к летней кухне, но, не успел я дойти до нее, как меня остановил разговор двух женщин, сидящих на скамейке перед домом. Я остановился за углом, в нескольких метрах от говорящих. В одном из голосов я узнал подавленный голос Федченко, второй мне был не знаком, скорее всего, это была ее подружка или соседка.

— Он приехал совсем другим, как будто и не он вовсе, я просто не знаю, что делать.