Игорь Лесев - 23

— А-а-а-а-а! — я стал дико орать от боли, а улыбка на лице гулу стала еще шире. Она получала удовольствие.

— Соня, уйди! Пожалуйста, не надо! Уйди! — Мой голос превратился в противный фальцет. В эти секунды я представлял собою жалкое зрелище. Но как же не хотелось умирать! — Сонечка, пожалуйста!

Тем временем гулу уже настигла меня и, схватив своими костяшками за окровавленную ногу, нанесла удар в пах. Я успел дернуться, и ножницы вонзились мне в бедро, но боль все равно была чудовищной.

— А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а! Уйди!

Эта сука решила меня не просто убить, она меня сначала калечила. Гулу стала ползти по мне, кровожадно улыбаясь, а я ничего не мог сделать, кроме как плакать и кричать от боли. В этот момент возле моей подмышки возник черный ком шерсти — Аделаида все-таки вернулась! И тут же получила свою порцию от Сони — гулу полоснула собаку ножницами по спине, и та, взвыв, отскочила в сторону.

Я рукой нащупал что-то деревянное и обнаружил небольшой топор. Моя рука потянулась к рукоятке топора, но Соня, почувствовав угрозу, замахнулась ножницами для очередного удара. В этот момент на нее бросилась Аделаида, полностью заблокировав удар гулу. Собака подарила мне несколько секунд жизни, и, подняв топор, я ударил им по виску Сони. Гулу зашипела и, скинув собаку, снова повернулась ко мне. В этот же момент я снова полоснул Соню топором, попав по щеке и носу. Ее лицо залила кровь, но, тем не менее, она даже не пошатнулась.

«Сына, стих!» — голос мамы прозвучал в моей голове. Стих? Какой… Ну конечно!

Я поднял с пола последний апрельский выпуск «Трибуны труда» за 1969 год. Развернув газету на последней странице, я сразу же наткнулся на предсмертный стих девочки Н. Н. Краем глаза я уловил, как гулу замахнулась ножницами, целясь мне прямо в сердце, но было уже поздно.

Я начал читать вслух:

Дети спят, они проснутся.Ситец нужен, чтобы жить.Ветер носит зло чужое.Страшный шум покоробит.

Мама плачет у окошка,Мертвый сон ее скорбит —Вдруг умерший понарошкуИзойдет в обратный мир.

Помолись и будь хорошим,Улыбнись в смертельный лик,Отопри свои ворота —Гулу спит, а ты живи.

Соня перестала двигаться. Она замерла, тяжело сопя, потом упала, все еще продолжая сопеть. Что теперь делать, было не очень понятно. «Помолись и будь хорошим, улыбнись в смертельный лик» . Я взял топор в руки.

— Пусть тебе приснится Бог, — это и была моя молитва.

Выдавив из себя улыбку, я ударил Соню по шее. Отчетливо хрустнул шейный позвонок, но голову с первого удара отрубить не удалось. Я выдернул из шеи топор и замахнулся второй раз. На меня уставились две окровавленные глазницы Сони.

— Лес-сков-в. Твоя мама вре…

Я не успел дослушать гулу, моя рука с топором уже опустилась на ее шею, и голова Сони отскочила к стене.

Я сидел возле обезглавленного трупа Сони и вспоминал ее последнюю недоговоренную фразу. «Твоя мама вре…». «Вре…» — это «врет?» А может, это «вредная»? Да что угодно это может быть. И если все-таки «врет», то это вырвано из контекста. Черт, когда нужно было убираться из этого дома, я остался. Когда нужно было не добивать ее, я отрубил ей голову. В углу заскулила Аделаида. Я тут же вспомнил о своей исколотой ноге, и мысли о последней фразе Сони заменились сплошной болью.

— Ада, иди сюда. Мне тоже плохо.

Через полчаса я сидел в соседней комнате на диване без штанов и тихо постанывал. Моя нога была обмотана бинтом и ужасно болела. Я смочил раны найденной в шкафчике водкой, отчего боль стала просто невыносимой. Больше всего меня беспокоил порез на бедре — он был особенно глубоким, и из ноги отчетливо торчал кусок мяса. Если бы я был сейчас в больнице, мне бы обязательно ногу зашивали. Да и сам я чувствовал, что нужно было найти нитки и, пропитав их водкой, зашить рану. Но при одной только мысли, что в мою ногу снова будет впиваться что-то острое, мне хотелось потерять сознание. В общем, я ограничился одним бинтом и теперь пытался соображать сквозь тупую боль, что делать дальше.

Нога ужасно ныла, заглушая малейшие мысли, и я впервые в жизни стал пить водку прямо из горла. После первого глотка меня чуть не стошнило — водка была теплой, к тому же весьма смахивала на разбавленный спирт. Но с каждым новым глотком она становилась менее противной, и, самое главное, боль в ноге постепенно затихала. Голова понемногу начинала варить.

Итак, номер газеты я смог добыть. Мне даже удалось убить гулу. Но есть несколько непонятных моментов. Когда я нейтрализовал Обухова-Шеста в своей общаге, мама читала по телефону одно стихотворение. Для нейтрализации Сони я прочитал совершенно другое. И первое, и второе подействовали, по крайней мере, гулу во время их чтения перестали на меня нападать. Но остается непонятным, какая между этими двумя стихами связь? И какой смысл было искать этот номер газеты с этим стихом, если можно было бы запомнить, скажем, первое стихотворение, произнесенное мамой? Стоп! У этих стихов есть общее — первое читала мама, второе, предположительно, моя мама написала. Но ведь эти стихи совершенно не похожи на заклинания. Обычное рифмоплетство, не более. И тем не менее, они действуют. Может, все зависит не от самих стихов, а от автора, который их сочинил?

Возле моих ног села Аделаида и стала тихонько скулить.

— Ада, ну заткнись хоть на минуту, — мы как-то быстро сблизились с собакой, хотя еще чуть больше часа назад она кидалась на меня, порываясь прорваться через калитку.

Мама, мама, мама… Откуда она вообще узнала про этих гулу, и самое главное, научилась писать стихи, которые могут противодействовать им? Да, я замечал, что моя мама увлечена гороскопами, картами, гаданиями, но все это не выходило за рамки разумного… Аделаида вдруг резко перестала выть и, подняв уши, повернула голову в сторону двери. Я тоже прислушался. Мне показалось, что тихо скрипнула калитка. Поднявшись с дивана, я от боли тут же плюхнулся обратно. Кто бы там ни был, я убежать не смогу.

— Ада, иди сюда, — я притянул собаку за шею к себе и вместе с ней сполз за спинку дивана, прижавшись к стене комнаты.

— Соня, дура набитая! Ты средь бела дня на дворе тело оставила! — это был сердитый голос Обуховой, которая, судя по одышке, втаскивала убитого Соней старика в дом. — Иди помоги мне!

Но Соня, по известным причинам, помочь Обуховой не могла.

Обухова еще какое-то время кряхтела и ругалась, все время зазывая Соню, пока я не услышал ее сдавленный крик: