Самая страшная книга 2023 - Оксана Ветловская
Я вспоминал, как прятался дома под столом и нянчил искалеченные в таких же воспитательных играх ноги, и не знал, что думать. Бухонов был маразматиком и алкашом, ничего не смыслил в футболе и не воспитал ни одного стоящего игрока. Но, думал я, так ли он неправ? Ведь нет никакого смысла – он скрыт где-то среди загадочной паутины, там, где рождается электричество, где хруст и наслаждение. Дуболомство любимых батей «настоящих» защитников и ажурные атаки кудесников мяча… Технари-петушки и те, кому прямо на поле зашивают разорванную бровь… Зачем они играют, что делают, каков итог, к чему все должно прийти?
Я вспомнил рассказы Дрыни про Набокова, Кандинского и Бодлера – они тоже видели линии и цвета. Их дурацкие слова, картинки и стихи, выходит, означали что-то большее, чем черточки и кляксы на бумаге. Они поняли секрет своего дара? Может, мне следовало искать ответ у них?
Мазня Кандинского меня смутила, стихи Бодлера были непонятные, а книга Набокова и вовсе вызвала воспоминания о том, какую дрянь наворотил Дрыня, и я с отвращением удалил с компьютера «Лолиту».
Я так ничего и не понял.
2010
А однажды проснулся душной ночью и понял.
Бухонов теперь редко приходил на занятия – взрослые играли сами по себе, а с малышней иногда лениво возился кто-нибудь из старшей группы. Большую часть времени младшие просто бессмысленно лупили по воротам в маленьком – похожем на хоккейную коробку – загончике.
Когда я в первый раз пришел к ним, малые отнеслись к этому с прохладным недоверием – еще бы, я ведь был из тех кабанов, от которых им приходилось огребать. Я привел детвору в зал, рассадил на матах и много часов подряд рассказывал им про пышущую жаром Маракану, про летучего голландца Йохана Кройфа, про войну великих аргентинских тренеров, про невероятные пасы вразрез, про контрпрессинг и про то, что футбольный матч может быть сложнее шахмат.
Это повторялось изо дня в день – и я добился того, что тусклые глаза мальчишек заполыхали знакомым мне огнем.
Бухонову было все равно – когда ему донесли, что один из старших учеников начал заниматься с младшей группой, тот просто пожал плечами и бросил:
– Да и похер, они, мля, все говно.
А потом я начал тренировать ребят – сперва в коробке, затем уже на поле. К удивлению моих подопечных, я не стал учить их ударам и вычурным финтам, только движению. Они выстраивались в асимметричные схемы, синхронно перемещались, рассыпались и снова собирались.
Я следил за соединяющими моих малышей паутинками – добивался того, чтобы получилась сеть, включающая каждого из них. Раньше мне доводилось видеть линии из трех, максимум четырех футболистов, я же учил моих ребят двигаться так, чтобы паутина оплетала всех.
Я никогда не доводил фигуру до красного свечения – лишь только она начинала розоветь, тут же приказывал мелюзге перестроиться. И так до бесконечности, до полного и необратимого автоматизма. Несколько раз я чуть-чуть опаздывал и дело доходило до легких травм, но ничего страшнее разбитых носов и подранных коленок, по счастью, не случалось.
– Че творишь? – спросил у меня однажды пьяный в стельку Бухонов. – Это не футбол, это какие-то, мля, танцы на траве. Ты их там не тискаешь после тренировок, случайно, а?
Мне страшно захотелось врезать кулаком по его одутловатой морде, но я сдержался.
После тренировок мы с ребятами шли в зал, где я рассказывал про великих игроков и тренеров, про футбольное искусство, про молодого новатора Гвардиолу и безумца Марсело Бьелсу, про мечту и про залитый солнцем стадион города Барселона.
Лишь изредка я разрешал ребятам поиграть, побить по мячу, попасовать. Все остальное время мы либо тренировали перемещение по полю, либо я с ними говорил. И к разговорам этим я готовился изо всех сил: читал статьи и книги, выискивал удивительные факты, смотрел записи великих игр – понимал, что без этого моим подопечным наскучат странные упражнения. Я вырабатывал у них особенный рефлекс – за часами тягомотных перемещений по полю следовали часы увлекательных рассказов в уютной семейной атмосфере, которой им наверняка недоставало дома.
Однажды мне приснился отец: иссохший, весь желтый, угловатый. Он посидел в зале, в котором я рассказывал детишкам про футбол, потом злобно на меня зыркнул и процедил: «Пидриола, Хуелса, тьфу, петушары», а после добавил ругательство на каталанском – но я отлично его понял, ибо в свободное время учил испанский язык.
Я проснулся со слезами на глазах и долго потом лежал в постели и рассматривал подтеки на потолке, пытаясь понять, одобрил ли меня отец или проклял.
2011
Как-то я спровоцировал Бухонова на спор – сказал, что после моих упражнений и тактических занятий десятилетки будут так хороши, что буквально разорвут его команду. Он захохотал. Я предложил пари: в последний день весны мы проведем футбольный матч – и если я вдруг проиграю, если мои малые не уничтожат Бухоновских парней, то я отдам ему деньги, которые получу за квартиру.
– Ты дебил? – спросил Бухонов. – Ты ж с ними вообще не тренируешься, мля. Они только в бабочек сраных по полю выстраиваются. Старшаки их в говно перетрут.
Я пожал плечами и уточнил:
– Только не старшаки. Ты ведь настоящий тренер и из любого навоза сделаешь конфетку. Собери команду из заводских друзей.
– Вообще поехал? Да они ж, мля, потопчут твоих звездюков, а мне отвечать.
– Ну, как знаешь…
– Ну ты, пацан, чудило. Лады, из уважения, мля, к покойному батьку, святой был человек. А бабка, что ли, тоже померла? Сколько там, говоришь, комнат в твоем хруще?..
Финал
Мы играли на тренировочном поле. На левой половине газона делали разминочные ускорения и метались, точно молекулы из таинственной науки физики, мои десятилетки. На правой – вальяжно расхаживали друзья Бухонова. Я узнал некоторых – они бывали у нас в гостях, бухали с отцом. Красноносый лысый толстячок кивнул мне и что-то прокричал, длинный мужик улыбнулся, демонстрируя щербатый рот.
Судья свистнул, игра началась.
Мужик с тощими волосатыми ногами лениво дал пас толстячку, тот откатил мяч щербатому и тут… мои ученики начали двигаться. Они разлетелись в разные точки поля, создав фигуру, похожую на пятиконечную звезду. Потом двое ребят синхронно шагнули вперед, попав на одну линию с толстячком.
Наш опорник сместился к воротам – и я облегченно выдохнул. Очень боялся, что ничего не выйдет, – мы тренировали каждое движение сотни раз, но всегда лишь отдельную фазу. А теперь мои десятилетки двигались как смазанные детали невероятного механизма. Соединявшая
