Джо Шрайбер - Без окон, без дверей

Он ехал по Мейн-стрит к остаткам кинотеатра «Бижу», остановился перед почерневшим, покосившимся остовом здания, откуда рабочие выкатывали под дождь тачки с черным мусором. Все казались такими же жалкими, каким он себя чувствовал. Оуэн бессознательно злобно радовался, глядя, как они вкалывают, опустив голову, сгорбив спину. С некоторыми из этих парней он ходил в школу, гонял мячик, бегал наперегонки, строил планы на будущее. Пройдя определенную точку, кто может выбрать жизненный путь? Он старался припомнить свою критическую отметину.

Вместо этого вспомнил мать, бежавшую по проходу огненным ангелом, с воплями, с горящими волосами, воздетыми руками.

Поставил машину, вышел, закурил сигарету, пошел к временному цепному ограждению вокруг руин. Пятнадцать лет после пожара развалины «Бижу» стояли на месте, и никто ничего не делал. Они у всех на глазах разлагались, как труп. Теперь Милбернское историческое общество, возглавляемое не кем иным, как семейством Макгуайр, наконец решилось навести порядок.

Швырнув окурок в лужу, Оуэн разглядел за оградой опершегося на лопату латиноамериканца в шлеме, с серьгой в ухе.

— Эй!

Промокшая спина шевельнулась, с шлема потекла вода.

— Говоришь по-английски?

— Угу.

— Мне надо поговорить с бригадиром.

— А ты кто такой, черт возьми?

Оуэн слегка повысил голос:

— Просто пойди позови, пока я не натравил на твою задницу иммиграционную службу.

Парень бросил лопату, направился к нему. В висках запульсировал адреналин, на время пересилив боль. Утром в полдевятого уже нарвался на скандал. Опять прозевал критический момент принятия решения.

— Я американский гражданин, ослиная задница.

— Правда? — оскалился Оуэн. — Покажи документы, мешок дерьма. Или позабыл в машине со своими семнадцатью ребятишками?

— Ну-ка, повтори, мать твою.

— Ты слышал.

Парень полез через цепь, когда из трейлера высунулся мужчина в рубашке с закатанными рукавами.

— Эй!

Оуэн и парень с мокрой спиной одновременно остановились и оглянулись.

— Что тут происходит?

— Ты бригадир? — крикнул в ответ Оуэн.

Мужчина вылез, почесывая карандашом голову. Латиноамериканец уже смылся, что-то бормоча про себя по-испански.

— Нам не нужны работники, — сказал бригадир.

— Меня Ред прислал.

— Точно? — Мужчина смерил его с головы до ног явно неудовлетворенным взглядом. — Ты кто, скандалист?

— Оуэн Маст.

— Если я спрошу, он подтвердит?

— Спрашивай, не стесняйся.

— Очень хорошо. — Теперь стало видно, как бригадир устал. — Зайди с той стороны, садись в трейлер, поговори с Миком, он оформит бумаги. У нас тут двенадцатичасовые смены, полчаса на ланч, никаких льгот. Это не профсоюзная лавочка. Заболеешь, явишься с похмелья — уволим, другого шанса не будет. Мне плевать, с кем ты дружишь. Понял?

— Понял. — Оуэн уже шел к трейлеру, но рука удержала его за плечо.

— Когда-нибудь делал такую работу? — спросил бригадир.

— Какую? — переспросил он. — Разгребал обломки? — Углы потрескавшихся губ разъехались в ухмылке. — Всю жизнь.

Глава 9

За первые две недели, прожитые в доме, выработался определенный распорядок дня, хотя к вечеру Скотт не добивался ничего особенного. Утром пил кофе в импровизированном рабочем кабинете в столовой, глядя в пустой компьютерный монитор, как пассажир в иллюминатор во время трансатлантического перелета. Набирал десять слов, удалял, шел на кухню, наливал еще чашку, приходил обратно, садился, повторял то же самое заново. Изображение на экране не меняется, земли не видно.

Леди и джентльмены, капитан разрешает отстегнуть ремни, теперь можно свободно ходить по салону.

В полдень он сдавался, шел наверх, включая за собой свет, осматривал незапертые комнаты, вдыхал разнообразные причудливые запахи — нафталин в подушечках от моли, отсыревшая шерсть, подгнивающий кедр. Заглядывал в платяные шкафы и буфеты, в дверные проемы, которые никуда не вели, уверяя себя, что если здесь есть что-нибудь вдохновляющее, то он на него непременно наткнется. Но видел только пустоту, унылое, глухое пространство, которое невидимыми спицами тянется от втулки, составляющей основу дома.

Потом, в конце субботнего дня, перед самым наступлением темноты, обнаружил нечто новое, проходя по коридору мимо гостиной.

Это была старая театральная афиша, предположительно шестидесятых годов, висевшая на узкой полоске стены за еще не открывавшейся дверью. Простота исполнения почти лишала ее смысла — линейное изображение комнаты с тремя стенами, не полностью смыкающимися по углам. Под рисунком написано:

Незавершенная комната

Премьера в сентябре в театре Маккинли на 23-й улице

А еще ниже маленькими, неуверенно прыгавшими буквами значилось имя автора пьесы:

Томас Маст

Скотт уставился на плакат. Год нигде не указан, не ясно, когда выпущена афиша, о возрасте которой свидетельствует только крайне прискорбное состояние. Хотя есть в ней что-то знакомое — не только название пьесы, но и странноватое художественное оформление. Томас Маст был отцом Фрэнка Маста, дедом Скотта и Оуэна, которого Скотт никогда не видел и о котором нечасто упоминалось в семейных беседах. «Не истинный уроженец Новой Англии, — говорил Фрэнк. — Горожанин. Слишком шустрый, на свою беду». В устах отца это звучало категорическим обвинением. Откуда здесь эта афиша?

Скотт отшпилил ее от стены, загнул угол, заглянул на обратную сторону, как бы отыскивая дальнейшие сведения, которые имели бы смысл, увидел чистую бумагу, задумался о том, что ожидал увидеть. Тайное послание? Адресованное ему сообщение от дальнего родственника? Деталь, которую можно использовать лишь в вымышленном мире, где подсказки дополняют приемлемые объяснения? Даже название пьесы — «Незавершенная комната» — ничего не подсказывает, хотя надо признать его правильным. Ни один из родных никогда ничего не довел до конца. Скорее всякие вещи — огонь, амбиции, алкоголь, сумасшествие — доводили их до конца.

Он уставился в окно. Дождь прекратился, но солнце уже уплывало из западных окон, унося с собой сожаления об очередном впустую потраченном дне. Ныла спина, в желудке было кисло от кофе, компьютерный монитор оставался слепым и пустым. Скотт поднес к лицу дрожащую руку и не смог сказать, что дергается — рука или глазные яблоки. Сахар в крови обрушился, следовало бы почувствовать голод, только мысль об имеющейся провизии — зерновых хлопьях, консервированном тунце, мясной нарезке в вакуумной упаковке — лишь усилила тошноту. Вернувшись на кухню, он пошел против всякого здравого смысла — плеснул в стакан джина для успокоения нервов и позвонил Соне.