Джо Шрайбер - Без окон, без дверей

Закрыл глаза, попробовал представить будущую обложку. Фрэнк Маст и Скотт Маст. «Черное крыло». На картинке темный, призрачный, слегка скругленный коридор, уходящий во тьму. Или приоткрытая дубовая дверь в углу столовой.

Он встал, пошел к той самой двери. Не за ней ли в ожидании прячется история? Взялся за холодную ручку — холодную до раскаленности, — повернул, открыл створку, глядя в пустой стенной шкаф. Почему из всех дверей в доме отец выбрал именно эту, воображая за ней потайное крыло? Скотт осмотрел царапины с внутренней стороны, прикоснулся, пробежался пальцами по беспорядочным отчаянным бороздкам.

Было уже поздно. Он начал надувать матрас, пока не закружилась опустевшая голова. Резина никак не надувалась. Видно, где-то протечка. Все равно развернул спальный мешок и улегся, почувствовав вдруг такую усталость, что даже не стал чистить зубы. Выключил фонарь. С первым дыханием в темноте ощутил во рту вкус металлической стружки, немного токсичный. В тишине слабо шипел оседавший матрас. Упругое море колыхалось, поглощало его, и он утонул в волнах.

Среди ночи разом проснулся с тяжело колотившимся сердцем. Кажется, где-то в доме раздался громкий шум — удар, треск, — разбудил и сразу затих. Кругом полная тьма. Почему не оставил какой-нибудь свет?

Нет, оставил. Точно оставил.

Скотт сел в спальном мешке на окончательно выдохшемся матрасе, ждал, отсчитывая секунды, но везде было тихо. В холодном доме хочется помочиться. Неотложная нужда и холод напомнили о школьных палаточных лагерях.

Он нашарил фонарь и вылез из мешка, полностью одетый, с отяжелевшим от джина, резиновым языком, вышел из столовой, направился по коридору к прихожей. На первом этаже несколько ванных комнат, только расположение пока не запомнилось; ближайшая оказалась прямо перед глазами под лестницей. Скотт вошел, облегчил мочевой пузырь, брызнул в лицо водой, напился из сложенных чашечкой ладоней. В воде слышится слабый привкус ржавчины. Разве она не очищается, когда долго льется из крана? Глубоко в стенах вибрируют и гудят трубы. Часы показывают три. Больше спать не придется.

Бессонница отчасти подарена матерью. В детстве ночи были наполнены утешительными звуками, доносившимися из швейной комнаты: ровным стрекотом зингеровской машинки, время от времени скрипом половиц под ногами, когда она направлялась за куском ткани или за чашкой чаю. Отец в родительской спальне громоподобно храпел, скрипел зубами, сражаясь во сне с вьетконговцами; мать шила, нажимая ногой на педаль, уезжая в никуда. По утрам, усталая и беспокойная, поджаривала тосты, наливала сок, поглаживала уголки губ пальцами, как бы стараясь что-то припомнить из прошедшей ночи. Когда Скотт и Оуэн возвращались из школы, опять была в нормальном настроении и улыбалась, только Скотт все гадал, что она ему хотела сказать после бессонной ночи. После ее смерти пришла мысль, что их отношения в целом были незавершенной беседой. Мертвая, она стала гораздо откровенней. Помнится, как на похоронах Оуэн посмотрел на него краем глаза, потом Скотт ушел в дом, поднялся в швейную, ударился головой в стену с такой силой, что треснула штукатурка. Сразу же стало лучше. Через десять лет началась терапия. Белые таблетки. Трещина в стене до сих пор на месте.

Шею справа пробил электрический ток. Он поморщился и замер в ожидании. Разряд не повторился.

Вышел из холодной ванной, вытер руки о джинсы, вернулся в столовую, полез в чемодан за лекарством. Смутно вспомнилось, что таблетки остались в отцовском доме — теперь в доме Оуэна, напомнил себе Скотт, — в доме с трещиной в стене. Трещина четко видится в памяти. Может быть, отчасти потому, что он не принял лекарство? Вспомнилось бледное лицо матери, стоявшей на кухне с подгоревшим тостом в руке, из-за чего-то плачущей. Интересно, какие еще воспоминания спят в уголках подсознания, ожидая момента, чтобы выйти на свет?

В коридоре что-то задребезжало, и кровь всплеснулась в венах. Скотт застыл на месте, затаил дыхание. Радиатор снова задребезжал, звук затих, превратившись в сдержанное желудочное урчание. Легкая кривизна окружающего производит незначительные случайные звуки. Он подумал о запертых комнатах наверху. Хорошо бы осмотреть их при дневном свете с Соней, если удастся отыскать ключи.

Он опять влез в мешок на плоском матрасе, лежал, тупо глядя в потолок, дожидаясь утра. Как всегда среди ночи, время шло причудливым образом, то ускоряясь, то замедляясь, скачками, рывками. Глядя на цифры на дисплее сотового телефона, Скотт всякий раз видел, что прошло еще двадцать минут, пока он лежал, прислушиваясь к дому и ни о чем не думая.

Настал день, и шел дождь.

Глава 8

Оуэн не разговаривал с сыном по дороге в школу. В голове стучал молоток после вечерней выпивки, мир казался далеким и все-таки слишком близким, окруженный толстым изоляционным слоем, сквозь который порой пробивался шумок или солнечный луч. Лучше всего было бы снова улечься в постель, несколько часов поспать, потом выпить крепкого кофе, но сегодня у него дела, хлопоты, не терпящие отлагательств.

Он тормознул перед школой, зажал глаза ладонями, крепко надавил до боли.

— Все взял?

Генри кивнул, потянулся за ранцем.

— Ну ладно.

— Пока, пап. — Он дотянулся, чмокнул отца в колючую щеку, выскочил и зашлепал по лужам, перепрыгивая через одну, попадая в другую.

Оуэн сидел, смотрел, как сын смешивается с другими ребятишками и, наконец, исчезает из вида. Повел фургон обратно через город под проливным дождем, включив шлепающие стеклоочистители. Дорога усыпана палыми листьями, налипающими на шины сырым коричневым месивом. Близится ноябрь, осень ко всем чертям уходит. В зрелом возрасте, в тридцать один год, это чувствует не только раскалывающаяся голова, но и распухшие костяшки пальцев и ревматические коленки. Снег здесь начинается до начала сезона охоты на оленей.

Внезапное понижение температуры постыдно застало врасплох уроженца Новой Англии. Сегодня он обещал Реду отправиться в лес Лоусона и выследить оленя. Не слишком заманчивая перспектива собраться, нагрузиться, топать среди мокрых деревьев с ружьем в руках. Зато есть заманчивая уверенность, что именно он будет свежевать тушу, сдирать с нее шкуру, пока Ред стоит в сторонке, потягивая кофе с бренди и вспоминая свои славные времена в Национальной футбольной лиге.

В любом случае никто точно не знает, что такой парень, как Ред Фонтана, делает в Милберне. В тридцать лет он был профессиональным футболистом, крупной шишкой, нью-йоркским плейбоем, мультимиллионером, женатым на сногсшибательной супермодели. Через год все кончилось, завершилось, ночное ток-шоу закрылось. Жена-супермодель скончалась в дансинге от передозировки; пошли слухи, что Ред сломался, защищаясь от подозрений в причастности к ее смерти. Прощайте, контракты и банковские чеки. Он покончил с футболом, покончил с Нью-Йорком, покончил со скандальными репортерами, которые были его лучшими друзьями. Уехал на север с новой женой, Колеттой Макгуайр, которая, тоже по слухам, вышла за него главным образом назло родителям. Присосавшись клещом к кровной линии Макгуайров, Ред въехал в их дом, завел новых друзей и подлиз всех сортов. Главным среди этих друзей и подлиз стал Оуэн по непонятным для него причинам.