Елена Усачева - Большая книга ужасов – 65 (сборник)

Сказал и облизнулся.

Ага, тетка, так я и поверила. По вещам видно, что мужик жил. Даже если тетка – что же она уехала и вещи оставила? Диваны там, трюмо, посуду. Заварники хорошие. Могла бы взять на память.

Мои мысли о доме прервал Шульпяков неожиданным вопросом:

– А чего говорят: ты башкой поехала?

Первым моим желанием было, конечно, треснуть по умытой физиономии.

– Ага, ага, – закивала я, соображая, кто у нас в деревне такой разговорчивый. Или Вичка в полуобморочном бреду проговорилась? – Совсем поехала. На людей кидаюсь. И, это… – Чего бы такого добавить? – По ночам на кладбище бегаю.

– Да не, – наивно так улыбнулся Шульпяков. – Ты, типа, призраков видишь.

Мне его на мгновение жалко стало. А ведь в прошлом году дружили, рыбу вместе ловили. В этом году он меня на лодке на тот берег возил. Неплохой парень. Был.

– И они, типа, просят меня выполнить их желания? – подсказала я развитие сюжета. Как в «Шестом чувстве».

– А они просят? – И посмотрел еще так – требовательно. Видать, именно из-за этого и вертелся около дома, узнать хотел новости из Потусторонья.

– Требуют и клацают зубами!

Я бы еще чего ему сказала такого зловещего, но тут в доме раздался неожиданный грохот, и я помчалась на шум.

Сначала я почувствовала, как под ногами что-то хрустит. В панике решила, что это бисер или еще что такое же хрупкое. Пригляделась – гречка. И потом уже увидела скатерть на полу, качается упавшая кастрюля, лужа, ваза, цветы.

– Баб Маш! – пробасил у меня за спиной Шульпяков. – Вы чего?

А я вот бабушку не сразу разглядела. Она стояла за столом в довольно странной позе – наклонившись. Просто наклонившись, и все.

– Мань! Ой! Мань! – со стоном сказала она, глядя в пол. Я бы возмутилась из-за такого обращения, но не до того было.

Мы кинулись с двух сторон, подхватили ее. Бабушка нас оттолкнула, зашипев, как змей Горыныч. После чего стала вдвойне против прежнего стонать и охать.

– Спина, спина, – наконец, произнесла она.

– Вступило, что ли? – первым сообразил Шульпяков и тут же подставил бабушке стул. Догадливый. А я так отшатнулась. Все это, конечно, хорошо, но слишком уж сошлось в несколько последних дней. Все лето спокойно прожили – приезжали, уезжали, купались, гуляли. А тут вдруг…

На полу лежал телефон, и из него еще раздавалось бормотание.

– Мама! Мама! – орали в трубке.

– Ответь, – с трудом переводя дыхание, попросила бабушка.

– Алло.

– Рика! Что с ней? Рика, не молчи! – надрывалась мать.

– В спину вступило, – ответила я и посмотрела на бабушку. Она сделала страшные глаза, замахала рукой, вытянула губы трубочкой.

– Ничего страшного, – перевела я этот мимический театр. – Радикулит, наверное.

– Врача вызовите! Слышишь? Врача! Я вечером приеду!

Да, это не Вичкины родственники. Те приедут, только если кто-то умрет. А тут на каждый чих готовы сорваться.

– Не надо приезжать. Ничего с ней…

Я смотрела на бабушку. Ее снова стало клонить. Она уперлась лбом в стол и замерла.

– Все равно мне тебя забирать надо. Я уже билеты купила.

У меня мама вообще скоростная. Если задастся целью, «Сапсан» обгонит. А билеты – про это и говорить не стоит. Даже если их нет ни одного, если поезд переполнен, нужные билеты у мамы будут.

Бабушка совсем уж плохо застонала и стала сползать под стол. Мы с Шульпяковым ее подхватили, доволокли до кровати.

– Телефон гони! – Что-то у меня совсем с головой плохо стало. – Я «Скорую» вызову.

– У самой вон телефон! – довольно хамски ответил Шульпяк.

Я все еще бегала с трубкой в руках. Круто! Держала и не понимала, что держу. Какой у них номер, в этой «Скорой»? Вот бы взять у красавца фельдшера сотовый и звонить напрямую. А то пришлют какую-нибудь страшную тетку.

Я потрясла рукой, почувствовала странное повторение моего движения.

В руке у меня был не только телефон. Крестик. Он болтался на желтом шнурке. Из кармана зачем-то достала. Не помню, в какой момент.

– Помогает? – понимающе сдвинул брови Шульпяков.

Бабушка застонала, и я, сунув крестик в карман, побежала на улицу. Шульпяков за мной. Я немного поносилась по двору. Шульпяков вставал на пути, спрашивая, что я тут бегаю.

– Номер «Скорой»! – кричала я, нажимая на кнопки сотового. И – о чудо! – в телефонной книжке было забито «Скорая Троицкое».

Я опять стала бегать по двору, спотыкаясь о шульпяковский драндулет, кричала в трубку, требовала, чтобы срочно, чтобы немедленно, но при этом напрочь забыла, сколько лет бабушке, и не представляла, какая у нее фамилия. Назвала свою – вдруг подойдет?

Приехал все тот же красавец фельдшер. Все-таки мне везет.

Он улыбался. Губы у него были тонкие. Я как завороженная смотрела на них. А фельдшер все говорил и говорил. Что вызовов в эту деревню стало много. Что жаркое лето доконает кого угодно, что много простуд, потому что все купаются, что клещи.

– Не болейте, – посоветовал фельдшер, уезжая.

Глава 4

Купание железного коня

Куры. Они бродили по двору, щипали травку, косились своими сумасшедшими красными глазами, недовольно ворчали. Если бы не куры, дом казался бы мертвым. Занавески опущены, дверь закрыта, калитка на крючке.

Я не стала ничего трогать, обошла забор и полезла через палисадник – классический путь с отодвиганием штакетины, пролезанием под сеткой и заходом через задний двор.

– Вичк! – позвала я.

Толкнула деревянную дверь. Она неприятно щелкнула, отлипнув от косяка. На кухне главной, конечно, была печка. Выставляла свой беленый бок, пыжилась ступеньками на завалинку, распахивала черный зев топки. Здесь же стоял сервант, забитый до отказа посудой. Я знала, что доски пола здесь ходят ходуном, отчего посуда в серванте звенит. Но тишина в доме меня настолько испугала, что я обо всем забыла. Сделала шаг. Доска подо мной спружинила. Чашки радостно отозвались. И тут же в комнате что-то грохнуло.

– Вичк! – позвала я громче, отдернула шторку и вовремя остановилась, чтобы не налететь на преграждающий проход табурет.

Табурет – это еще ладно. Стол на кухне был уставлен банками и стаканами. Никогда не видела столько стаканов – граненых, круглых, с тонкой полоской по краю, квадратных с тяжелым толстым дном. Все они были наполнены водой – где наполовину, где на донышке. Но не до края. От моих шагов вода еле заметно колыхалась. Стаканы позвякивали.

Остановилась перед шторкой, отделяющей кухню от комнаты, вдохнула побольше воздуха. Я отлично представляла, как там все выглядит. Вдоль стен стоят кровати. На противоположной от входа стене – ковер с оленями. А над кроватью, что стоит слева от двери, – фотографии. Одна большая, в тяжелой раме. Это чуть размытый снимок женщины в черном платке. Взгляд напряженный. Мать бабы Шуры, Вичкина прабабушка.