Игры Эн Ро Гримм (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна
Зато заговорил скрипач.
– Я пришёл сюда ради одного человека, – произнёс он чисто и ясно, широко распахнув глаза. – Он… он очень сильно меня оскорбил. И всё, чего я сейчас хочу – заполучить его… его голову, растоптать, уничтожить, унизить так же, как он унизил меня. Вот этот человек, прячется за чужими спинами.
Подняв руку, он указал на Джека.
И в следующее мгновение все взгляды были устремлены только на них двоих.
«Я попал, – понял Джек с ошеломляющей ясностью. Он не понимал, чем умудрился так задеть этого Сирила своей непрошеной милостыней и советами, как можно оскорбить бургером… да и что вообще происходит, тоже уже не понимал. – Я попал, он с меня шкуру снимет, к гадалке не ходи».
Ужасно хотелось дёрнуть несуществующим хвостом и забраться куда-нибудь под корягу.
Глава 4. В ЛИСЬЕЙ ШКУРЕ
Первым опомнился хозяин.
– Голову получить, значит, – пророкотал он задумчиво. И усмехнулся: – Люблю, когда люди честны в своих низменных страстях, эту первозданную наготу, когда злоба, и гнев, и зависть – ничего не укрыто стыдливо под покровом хороших манер и притворной добродетели, ха-ха! Что ж, устроить это не сложно. Но выслушаем сперва твою добычу, – и тяжёлый, опаляющий взгляд едва не придавил Джека к земле. – Кто ты? Вижу, что рыж, а значит, и везуч.
«Не так уж и везуч, если умудрился попасть в твои владения», – подумал Джек, с натугой преодолевая оцепенение, словно он стал каким-то беспомощным маленьким зверьком и очутился перед носом у хищника.
В горле пересохло; на миг стало жалко тех битых, но сочных, кисловатых яблок, которые достались крохотному проводнику.
– Я никто, – ответил он вслух. И растянул губы в улыбке, хотелось бы верить, что бесшабашной и дурашливой, а не перепуганной: – Так, бродяга. Вот и сюда забрёл совершенно случайно!
Неблагой сузил глаза:
– О, нет, случайно ко мне люди не попадают. Но тебя я и впрямь не звал и дороги тебе не открывал… Так как тебя зовут, говоришь?
Джек невольно покосился на собственную тень – она пока себя вела прилично и никуда исчезать не торопилась – и осторожно ответил:
– Чаще всего, наверное, рыжим. Ну или «эй, ты, поди сюда», но это, пожалуй, невежливо даже по отношению к бездомному и безработному. Так что на такое я не откликаюсь.
– А на что откликаешься?
– На рыжего?.. – с долей сомнения в голосе ответил он, нисколько не покривив душой. – Честно говоря, когда на меня вот так в упор смотрят, я уже сам ни в чём не уверен.
На трибунах кое-где послышались смешки; Айвор откровенно ухмылялся, демонстрируя острые зубы. А Неблагой досадливо цокнул языком и обернулся к скрипачу:
– Дружочек Сирил, я, кажется, понимаю, чем он тебя разозлил.
В горле, и без того сухом, как пустыня, запершило.
«Похоже, я сам себе сделал хуже».
– Мне без разницы, как его зовут, – резко передёрнул плечами Сирил. И добавил, немного понизив голос: – Но вообще на подкладке его шапки был ярлык: «Собственность Джека М. Эйдена».
…шапку Джек в своё время прихватил из университетского шкафчика для одежды, когда прямо на лекции узнал от сводной сестры о планах мачехи – и решился бежать, без почти без денег, документов и вещей. Пальто он продал через несколько недель, когда потеплело и пришла весна, а вот шапку таскал с собой до сих пор, потому что она недурно грела и её легко было сунуть, скажем, в карман джинсов.
Никогда он не думал, что эта маленькая деталь – ниточка к той, прежней, оставленной жизни – сыграет с ним дурную шутку.
Неблагой оскалился; блеснули влажно крупные, будто волчьи клыки.
– Значит, Джек Эйден. – Тень под ногами дрогнула, но осталась на месте, точно имя, украденное вот так, не давало хозяину Эн Ро Гримм достаточно власти… или было что-то ещё, какой-то незримый оберег. – Непростой парень, который очень хочет казаться простым. И чего же ты хочешь? Какое желание привело тебя на Игры?
Джек уже достаточно долго наблюдал за происходящим, чтобы морально подготовиться к этому вопросу – и к чарам, которые неизменно сопровождали его. Но всё равно тело сделалось вдруг восхитительно лёгким, а разум – ясным, и грудь сдавило тоской так сильно, что сдержаться, промолчать было почти невозможно.
…размытый силуэт матери – солнце слепит глаза, не разглядеть ничего толком, не запомнить; подол белого платья, испачканный травой; пальцы, что пахнут вереском. Отцовский кабинет, высокие книжные шкафы, что сделали бы честь даже библиотеке, полки и полки за стеклом, а на них – запретные сокровища, и книга сказок, зачитанная до того, что переплёт ломается посередине, и слова: «Вот это тебе, пожалуй, по годам». Горячая большая ладонь, что пытается пригладить непослушные рыжие вихры… и та же ладонь, только побелевшая, посеревшая, холодная, и пальцы, словно обглоданные кости.
«Их не вернуть, – подумал Джек с одуряющей, щемящей нежностью. – И то время не вернуть тоже. Но вот бы снова оказаться дома… не обязательно там, откуда я ушёл, просто… просто… где-нибудь».
…и чтобы кто-то был там со мной, кто-то родной, моя семья.
Эту мысль он даже не отважился внятно подумать, чтобы никто не подслушал, не украл её – особенно Неблагой. Глаза подозрительно щипало; в горле стоял комок.
– Не то чтоб я чего-то особенно хотел, – услышал Джек собственный голос точно со стороны. – И если мне что-то и втемяшится в голову, я б лучше это добыл сам. Словом, делать мне здесь по большому счёту нечего… Так я пойду?
Сказал – и тут же пожалел, потому что на лице у Неблагого заходили желваки, а пламя факелов взвилось метра на полтора вверх, образуя сплошную стену.
– Никто не смеет покинуть Игры без моего дозволения, – сузил Неблагой глаза. – И даже помыслить об этом – преступление. Но в своей бесконечной щедрости на первый раз я тебя прощу, рыжий Джек, и даже больше – избавлю тебя от своих даров, которых ты, очевидно, не желаешь… Вот только вряд ли ты будешь так уж радоваться этому, когда Игры начнутся. Что же до тебя, дружочек Сирил, то, не скрою, ты мне угодил, – и тон у Неблагого смягчился, стал мурлыкающим, ласковым. – За хорошую музыку и плата, по обычаю, щедрая. Вот тебе мои дары! Первый – арбалет, что стреляет без промаха. Второй – три болта для него, и покуда один уже поразил добычу, другой летит в цель, а третий сам ложится в паз, и так заряды никогда не оскудеют. И последний дар – поясной кошель, в котором всегда будет десять золотых монет, десять серебряных и десять медных, и его нельзя ни потерять, ни украсть, только обменять на нечто столь же ценное по доброй воле.
Сирил замер и послушно дозволил прикрепить к своему ремню крохотный, с ладонь, арбалет и два кожаных мешочка, чёрный и красный, хотя и каменел от каждого прикосновения. А когда Неблагой отступил, то и вовсе вздохнул с облегчением – и, пытаясь скрыть собственный испуг, нахально вздёрнул подбородок:
– Три подарка – неплохо, но я рассчитывал на большее. И если здесь правда в цене музыка, то мне совершенно несложно развлечь вас ещё.
Голос у Сирила в конце фразы сорвался, да и губы слишком уж побелели, выдавая напряжение. Но руки, сжимавшие скрипку и смычок, были тверды – и легки. Он прикрыл глаза – длинные тёмные ресницы дрожали – и в третий раз начал играть.
Странной была эта музыка – странной, тёмной и полной тоски.
…Словно шёл бесконечный дождь; словно зимнее море, серое и холодное, закипало меж острых скал; словно дул ветер над безжизненной пустошью, заунывно, безнадёжно, и птицы кричали, и дорога была бесконечной, и наступали сумерки – вечно, однако ночь так и не приходила.
…Словно дом, который ты покинул, исчез, как мираж, стоило зайти за поворот, и вернуться теперь невозможно, как ни старайся.
…И нет попутчика, с которым можно разделить пищу; и нет отражения в зеркале; и гаснет огонь в фонаре.
…и всё-таки ты продолжаешь путь, а в груди бьётся сердце: тук, тук, тук.
