Влада Медведникова - Бирит-нарим

Ее дом был теперь здесь.

Вот дитя моего сердца, Тирид. Если бы только ты увидела ее…

Кэри вздохнула еле слышно, шевельнулась под его рукой. Лабарту закрыл глаза — каждая мысль и каждое чувство вспыхивали так ярко и, казалось, могли вырвать Кэри из пелены сна.

Он не хотел будить ее. Она пересказывала порой свои сны, причудливые и текучие как туман. Он любил их слушать. Она же любила слушать его рассказы о дальних землях, о стране меж двух рек, о законах для демонов, о палящем солнце и широких реках. О том, почему он бежал из родной земли, и о тех, с кем он был связан дружбой или кровью. Он рассказывал все — снова и снова — а Кэри слушала, как слушают легенды.

Тирид, если бы только…

Глава четвертая Солнцепоклонники

— Они такие же, как ты, — сказал человек.

Лабарту не знал, как этот путник вышел сюда, к шалашу, — рассказы людей привели его, едва заметные лесные тропы или иные, незримые пути. Но он был тут и сидел возле костра словно друг, а не случайный встречный. Солнце уходило, не пробивалось уже сквозь стену леса, земля холодела, приближалось время ночного тумана.

— Нет, — качнул головой Лабарту. — Я не такой, я не шаман.

— Они такие же, как ты, — повторил человек.

Они пришел, когда солнце было еще высоко, назвал свое имя и род и, не спрашивая ни о чем, стал рассказывать. Говорил о селении, раскинувшемся там, где река устремляется в море; о хороших урожаях и богатых уловах; о святилище, стоящем на холме над рекой. И о бессмертных шаманах, взывающих к солнцу.

— Я рассказал тебе, — проговорил путник. — Теперь, если захочешь, знаешь, где найти их.

Лабарту хотел ответить, но жаркий язык черноголовых затопил сердце, изгнал слова здешних людей. Словно онемев, Лабарт смотрел, как путник поднялся и, попрощавшись, ушел в лес.

Тропа выведет его к реке, река приведет его к морю. К тому самому берегу, где Лабарту бродил так часто, глотал морской ветер, слушал чаек и не знал, что, быть может, совсем рядом…

— Он знает, кто мы? — спросила Кэри.

Лабарту обнял ее, вдохнул запах хвои, пропитавший ее волосы. Вслушался в ее чувства, — в них текла тревога и другой, туманный отзвук, имени которому Лабарту не знал. Но, как и прежде, среди всех ее чувств не было страха.

— Может быть, — прошептал Лабарту. — Может быть там живут, как в земле, откуда я родом… Если я пойду вниз по реке и не почувствую таких же, как мы, то не будет смысла входить в селение. Если же там и правда живут пьющие кровь…

…Тогда я должен буду придти к ним, как приходят к хозяину города.

Воспоминание вырвалось, как птица на волю — вот закатное солнце над каналами Лагаша, ниппурский чужак, и рядом та, что связана с ним кровью…

Пока не узнаю, кто живет в селении у моря, друг или враг, — не позволю им увидеть Кэри. Я должен придти к ним один.

Эта мысль была слишком яркой, обожгла края души, — и, должно быть, коснулась Кэри.

— Мой хозяин, — шепнула она. — Сделаю так, как ты скажешь.

Каменная плита покоилась на четырех стоячих камнях, огонь горел под ней. Соленый ветер рвал языки пламени, шуршал в траве на склоне холма. Дождь шел с самого утра, и теперь, на заходе солнца, тропа превратилась в грязное месиво, но в храме по-прежнему было сухо.

В храме солнца, куда Лабарту привели любопытство и неосторожность.

— Ты должен остаться здесь, — сказал хозяин этих мест.

— Я ничего не должен, — ответил Лабарту.

Он ни на миг не желал задерживаться в храме, открытом всем ветрам, где пятеро пьющих кровь поклонялись солнцу. Четверо младших звали друг друга братьями и сестрами, а своего хозяина, Гэра, — старшим среди братьев. Речи, которые они вели, были безумны, и Лабарту не слушал их больше.

— Это твоя земля, — сказал он.

Гэр молчал. Должно быть, он родился в этих краях, статью и лицом не отличался от здешних людей, — длинные волосы, заплетенные в косу, густые брови и непроницаемый взгляд. Остальные стояли у него за спиной, неподвижные как статуи, — две женщины с лицами натертыми пеплом, и двое мужчин, светловолосых, похожих друг на друга. Они казались совсем юными, но Лабарту знал, что уже не первая дюжина лет миновала с тех пор, как Гэр оживил их своей кровью.

— Мне не нужна твоя земля, — продолжал Лабарту. Взгляд Гэра по-прежнему был неподвижен. — Мне есть, где жить.

— Ты останешься здесь, — повторил Гэр, и дети его сердца шагнули вперед. — Ты, как и мы, избран для того, чтобы служить Солнцу.

— Да? — усмехнулся Лабарту. Такие слова он слышал впервые, но разве прежде он говорил с безумцами? — Это вы меня избрали?

— Тебя обратили и избрали, — тихо сказал тот, что стоял справа. — Солнце дает тебе силу, и ты должен служить ему.

— Силу? — Лабарту обвел их взглядом. Вот они, отрешенные и серьезные, будто жрецы настоящего храма, а не пятеро дикарей на краю земли. — Кровь тоже дает мне силу. Я не служу тому, что ем. — Он снова усмехнулся и плюнул на землю.

Не успел заметить ни жестов, ни слов, ни единого взгляда. Одно стремительное движение, — и слуги солнца схватили его. Он рванулся, но позади была холодная глыба камня, а впереди стоял Гэр, и в руках у него змеилась веревка.

И вновь движение — стремительней ветра, быстрее мысли. Лабарту не успел вымолвить ни слова, не успел ощутить прикосновение страха. Лишь миг — и все пятеро отступили к огню, а он остался возле камня.

Это обман, видение и чары. Разве могли они они связать его? Разве посмели бы? Я слишком долго смотрел ему в глаза, и он…

Лабарту дернулся изо всех сил, — был уверен, что выйдет из пелены колдовства, — и взвыл от боли. Тонкая, почти невесомая веревка впилась в тело, словно раскаленное серебро. Стоило шевельнуться — и она сжимала все сильнее, прожигала, казалось, до самых костей.

Я связан, не могу порвать путы!

Младшие молча вышли из-под каменного свода, один за одним. Никто из них не обернулся — тенями растворились в сгущающихся сумерках. Гэр же задержался возле костра и, наклонившись на миг, опустил руки в огонь, будто в воду, а потом заслонил глаза ладонями.

— Я уйду, — сказал Лабарту. Его голос был слабым, слабее звука дождя — боль все еще билась в жилах. — Никогда не приду. Мне ничего не надо. Отпусти меня.

Гэр выпрямился, не взглянув на Лабарту, и бесшумно покинул храм. Остался лишь потрескивающий огонь, следы на земле и шум дождя.

Они оставили его привязанным к каменному столбу, одной из четырех опор этого грубого храма. Примотали, вывернув руки ладонями вверх, так что были открыты запястья. Веревка обвивала тело, и последний виток проходил по горлу. Лабарту боялся сделать глубокий вдох, — ему казалось, что глотает он не воздух, а пламя. С детства ему говорили, что жажда терзает сильнее любой боли. Но жажда гложет изнутри, и Лабарту всегда знал, чем погасить ее.

Но не знал, как совладать с тонкой веревкой.

Колдовство.

Он закрыл глаза. Ужас бился в сердце, грозил вырваться наружу, затопить разум. Страшась колдовства людей бежал из прекрасной страны. Прошел через горы, леса и поля, полные дичи… Приходил в жилища многих людей и покидал их так же легко… Лишь затем, чтобы такие же, как я сковали меня колдовством?

Боль отступила, сползла вниз, ушла в холодную землю.

Где-то там, за пеленой дождя, было море, как и прежде пело голосом свободы. И где-то в лесу была Кэри — слишком близко от его боли, слишком близко от безумцев.

Но она пообещала ждать возвращения Лабарту или придти на его зов.

Я не должен произносить ее имя. Он зажмурился крепче, заставлял мысль звенеть по слогам, пытался отдать приказ самому себе. Пока не освобожусь, не должен думать о ней.

Ничего не оставалось сейчас — лишь стоять в путах и ждать.

Совсем не это я думал найти тут…Был уверен, законы едины для всех, но у них свои правила, и я нарушил их…

И слуги солнца наказали его болью. Не смогли связать словами и связали заколдованными веревками.

Лабарту мог лишь ждать, когда они вернутся.

Слуги солнца пришли в полночь. Костер давно превратился в угли, а с моря дул ветер, холодный и полный дождя. Где-то внизу выли волки, но не смели подняться на холм. Волки боялись этого места, отмеченного солнцем и кровью.

Гэр остановился у входа, меж двух огромных камней, а четверо младших разожгли огонь. Двигались они, словно тени, не глядя по сторонам, не говоря друг другу ни слова. Лабарту тоже молчал. К каким словам прислушаются слуги солнца? Он не знал.

Гэр заговорил, и Лабарту готов был поклясться, что голос его звучит отовсюду, хотя сам Гэр по-прежнему стоял неподвижно, за пределами огненного круга.

— Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.

Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким… А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они…