Клайв Баркер - Проклятая игра

— Здесь? — спросил Святой Чад, подходя к нему.

— Здесь. Ты не отыщешь для нас вход внутрь?

— С удовольствием.

— Только как можно тише.

Молодой человек скользнул по изрытой земле, остановившись только раз, чтобы вытащить из кучи обломков кусок железа.

«Они такие изобретательные, эти американцы, — думал Мамолиан, следуя за Чадом. — Неудивительно, что они правят миром. Изобретательные, но не изысканные».

Чад отрывал доски передней двери, нимало не заботясь о внезапности нападения.

«Ты слышишь? — мысленно спросил Мамолиан пилигрима — Знаешь ли ты, что я здесь, внизу, так близко от тебя?»

Он поднял холодные глаза к верхним окнам отеля. У него сводило живот от предвкушения, пот выступил на лбу и на ладонях. Я как волнующийся любовник, подумал он. Странно, что наш роман завершится вот так — без свидетелей, способных подтвердить заключительный акт. Кто узнает о нем, когда все закончится; кто расскажет? Уж точно не американцы. Они не протянут и нескольких часов, разрушив свой рассудок. И не Кэрис — та просто не выживет. Никто не поведает миру историю, о которой — по неким тайным причинам — Мамолиан сожалел Не это ли сделало его Европейцем? Он хотел, чтобы рассказ повторили еще раз, передали по наследству следующему жадному слушателю, чтобы тот со временем позабыл урок и повторил его мучительный путь. Ах, как он любил традиции!

Передняя дверь наконец распахнулась. Святой Чад радостно ухмылялся своему достижению, вспотевший в костюме и галстуке.

— Иди вперед, — велел ему Мамолиан.

Нетерпеливый юноша рванулся через порог, Европеец последовал за ним. Кэрис и Святой Том тащились следом.

Запах внутри стоял мучительный. Ассоциации одно из проклятий старости. Запах горелого дерева и хруст oбломков под ногами вызывал в памяти множество воспоминаний о разных местах, но особенно об одном. Может быть, Джозеф пришел сюда именно потому, что запах дыма и поскрипывание рассохшихся ступеней пробуждали воспоминания о доме на площади Мурановского? В ту ночь способности вора сравнялись со способностями Мамолиана. В молодом человеке с блестящими глазами чувствовалось присутствие какой-то незримой силы, хранившей его. Как дерзкая лиса, не выказывающая никакого трепета, он отважился рискнуть жизнью ради игры. Мамолиан полагал, что пилигрим забыл Варшаву, поднимаясь все выше и выше по ступеням благосостояния. Эти обожженные лестницы доказывали обратное.

Они пробирались в темноте. Святой Чад шел впереди, разведывал дорогу и предупреждал, что впереди нет перил или выбита ступенька Между четвертым и пятым этажом, где пожар остановился, Мамолиан приказал подождать Кэрис и Тома. Когда те поднялись, он велел подвести к нему девушку. Здесь было светлее. На нежном лице Кэрис Мамолиан заметил выражение потери. Он дотронулся до нее, не испытывая от этого никакого удовольствия, по необходимости.

— Твой отец здесь, — сказал он ей.

Она не ответила; печальное лицо ничуть не изменилось.

— Кэрис… ты слушаешь?

Она моргнула Мамолиан заключил, что тем самым установил с ней хоть какой-то, пусть самый примитивный, контакт.

— Я хочу, чтобы ты поговорила с отцом. Понимаешь? Я хочу, чтобы ты попросила его открыть мне дверь.

Она слабо покачала головой.

— Кэрис, — с упреком произнес Европеец. — Ты знаешь, что лучше не сопротивляться мне.

— Он умер, — промолвила она.

— Нет, — вяло ответил он. — Он здесь, несколькими этажами выше.

— Я убила его.

Что за бред?

— Кого? — резко спросил Мамолиан. — Убила кого?

— Марти. Он не ответил. Я убила его.

— Тс-с-с… — Холодный палец ткнул ее в щеку. — Так он мертв? Ну мертв так мертв. Больше нечего сказать.

— Это сделала я…

— Нет, Кэрис. Не ты. Так должно было случиться. Не вини себя.

Европеец взял бледное лицо девушки в обе ладони. Когда она была младенцем, он часто вот так качал ее; он гордился ею как отпрыском пилигрима. Он нянчил силу, которая росла вместе с Кэрис, и чувствовал, что придет время и она понадобится ему.

— Просто попроси его открыть дверь. Скажи ему, что ты здесь, и он выпустит тебя.

— Я не хочу… видеть его.

— Зато я хочу. Ты сделаешь мне великое одолжение. А когда все закончится, тебе будет больше нечего бояться. Я обещаю.

Похоже, она наконец что-то поняла.

— Дверь, — напомнил Мамолиан.

— Да.

Он отпустил ее лицо, и Кэрис отвернулась, чтобы подняться по лестнице.

Уайтхед укрылся в уютной глубине своего номера, где звуки джаза раздавались из портативной аудиосистемы (он лично поднял ее на шестой этаж), и ничего не слышал. У него было все, что ему требовалось. Водка, книги, записи, клубника. Здесь можно пережить конец света и не узнать о нем. Старик взял сюда даже несколько картин: ранний Матисс из кабинета, «Лежащая обнаженная»[1], «Набережная Сен-Мишель»[2], Миро[3] и Френсис Бэкон[4]. С выбором последней картины он ошибся: намеки на освежеванную плоть вызывали болезненное отвращение. Уайтхед повернул полотно лицом к стене. Но Матисс доставлял наслаждение даже при свете свечи. Джо разглядывал картину, совершенно очарованный ее легкостью и непринужденностью, когда раздался стук в дверь.

Он встал. Прошло уже много часов — он потерял счет времени — после прихода Штрауса. Явился ли он снова? Пошатываясь от водки, Уайтхед добрался до двери и остановился, прислушиваясь.

— Папа…

Кэрис Старик ей не ответил. Ее появление подозрительно — почему она здесь?

— Это я, папа, это я. Ты здесь?

Ее голос звучал нежно, словно она опять стала ребенком. Неужели Штраус понял его буквально и прислал сюда девушку? Или она вернулась по собственному желанию, как Евангелина после их ссор? Да, так оно и есть. Она пришла, потому что больше ничего не могла поделать, как и ее мать. Уайтхед бросился отпирать замок, пальцы его дрожали от нетерпения.

— Папа…

Наконец он совладал с ключом и открыл дверь. Кэрис за ней не было. Никого не было — или так показалось вначале. Однако стоило ему отступить в номер, как дверь широко распахнулась и на Уайтхеда набросился какой-то парень. Юнец вцепился ему в горло, в пах и мгновенно пригвоздил к стене, как бабочку булавкой. Старик выронил бутылку водки и вскинул руки, пытаясь опознать нападавшего. Когда первоначальное ошеломление прошло, он глянул через плечо юноши, и его мутные глаза остановились на том, кто вошел вслед за парнем.

Тихо и совершенно неожиданно Уайтхед заплакал.

Они оставили Кэрис в гардеробной рядом со спальней в номере старика. В комнатке не было ничего, кроме набитого одеждой шкафа и кучи занавесок, которые когда-то сорвали с окон, а потом забыли. Кэрис соорудила себе гнездо из пыльных тряпок и легла. Единственная мысль крутилась в ее голове: «Я убила его». Она чувствовала, как отец сопротивляется ее вторжению, чувствовала, как растет его напряжение. А затем все исчезло.