Мария Барышева - Дарители

Слава побрился и переоделся в привезенную Схимником одежду, после чего тот протянул ему изящный футлярчик с очками. По диоптриям они оказались в самый раз, и Слава хотел было удивиться, но тут же вспомнил о Свиридове, который в свое время проверял его зрение и наверняка снабдил Схимника этой информацией. Затем Анатолий Иванович отвел их в свою подвальную фотостудию, стены которой были сплошь увешаны великолепными фотографическими портретами скудно одетых юных красавиц в соблазнительных позах.

— Работаю с местным модельным агентством и центром эстетического развития молодежи, — пояснил он, заметив, как Слава с интересом разглядывает фотографии. — И вообще… люблю посмотреть на хорошеньких девчонок.

Он сфотографировал Славу и Схимника, после чего сообщил, что для работы ему понадобятся примерно сутки, а пока они могут разместиться на втором этаже.

— Прежнюю герлфренд я вытурил, новой пока не завел, так что вы мне тут не помешаете, — сообщил он.

На втором этаже были три комнаты, сплошь уставленные большими и маленькими гвинейскими деревянными статуэтками. В первой же комнате Схимник, даже не сняв обуви, повалился на диван, откуда начал внимательно наблюдать за всеми перемещениями Славы, с любопытством разглядывавшего обстановку. В конце концов, тому это надоело, и он ушел в дальнюю комнату, где, осмотрев окна и убедившись, что удрать незаметно никак не получится, включил огромный телевизор и плюхнулся в не менее огромное кожаное кресло.

В комнату, где остался Схимник, Слава вернулся часа через два. Схимник по-прежнему полулежал на диване, но теперь из одежды на нем остались только брюки, а на боку белела свежая повязка с проступившим сквозь белое ярким пятнышком крови. На журнальном столике рядом с диваном стояли пепельница, забитая окурками, и наполовину пустая квадратная хрустальная бутыль с коньяком. В неподвижном воздухе покачивались паруса сигаретного дыма, и свет люстры тускло просеивался сквозь них, создавая жутковатую иллюзию начинающегося пожара. При виде Славы Схимник выплеснул в рот очередную рюмку и брякнул ею о столик, потом сунул в рот дымящуюся сигарету и закинул руки за голову.

— Выйди! — глухо сказал он Славе, не глядя на него.

— Ты рехнулся?! Куда тебе пить в таком состоянии.

— Я сказал, выйди! — повторил Схимник, и в его голосе проскользнуло рычание. — Возвращайся туда, где сидел! Если ты насчет еды, то через час я тебе что-нибудь принесу, а сейчас вали обратно — понял?!

— Через час ты вырубишься, — негромко произнес Слава, застыв в дверях комнаты. — Какого хрена ты делаешь?! Утром же ни-никакой будешь! Или нас уже не ищут?! Или ты решил завязать с торговлей и весь этот бардак затеял для собственного увеселения?!

Схимник резко сел, и пепел с сигареты ссыпался на его голую грудь. Белки его глаз были испещрены пурпурными прожилками, а сама радужка потемнела, и в черных маслянисто-блестящих зрачках таилось нечто очень нехорошее и в то же время удивительно осознанно-трезвое.

— Катись в свою комнату, Слава, — сказал он, заглаживая назад волосы обеими ладонями. — Я не шучу. Я сейчас не в том состоянии, чтобы с тобой тут дискуссии разводить!

— Вот именно, что ты в паршивом с-состоянии и, по-хорошему, тебе бы врачу показаться надо! — спокойно заметил Слава. — Ты лег бы спать… хотя бы. Не боись, не сбегу. Я с-сам не в лучшем состоянии.

— Ты будешь в еще худшем состоянии, если сейчас же не уберешься! — сказал Схимник со знакомой равнодушно-насмешливой интонацией, бросил сигарету в пепельницу и вдруг легко вскочил на ноги и быстро подошел к Славе почти вплотную. На него пахнуло резким запахом коньяка, сигаретного дыма и каких-то лекарств. Глаза Схимника стали страшными и потемнели еще больше, но теперь в них окончательно не осталось и следа хмеля. Прежде, чем Слава успел что-то сделать или сказать, Схимник схватил его за плечи, протащил через комнату и толкнул в кресло, с которого тот недавно поднялся.

— Сиди здесь! — зло сказал он и, словно для придания значительности приказу, ткнул в его сторону указательным пальцем, на котором весело взблеснула изумрудная крыша пирамидки. — И не дай бог тебе!..

Схимник повернулся и грохнул за собой дверью, а через несколько секунд Слава услышал, как с той стороны к двери придвигают какую-то мебель.

Схимник сдержал свое слово и ровно через час выпустил его из заточения и отвел на первый этаж, где в обеденной комнате Анатолий Иванович уже сидел за обильным столом и с удовольствием поглощал копченую рыбу под водочку. Сам Схимник, снова полностью одетый, выглядел как обычный усталый человек, хвативший немало коньяку, разговаривал соответственно, и глаза его были обыденно-хмельными и спокойными. Спать он лег позже всех, но утром выглядел вполне бодро, и когда они ближе к обеду, забрав новенькие документы, распрощались с Анатолием Ивановичем, «импреза» полетела по дороге без каких-либо огрехов.

— Тебя, значит, Леша зовут? — осторожно осведомился Слава вскоре после отъезда.

— Нет, — отозвался Схимник с легкой усмешкой.

— И не В-виталий Павлович, как в документике, верно?

— Верно.

— Тогда как?

— А тебе не один хрен?! — сказал Схимник все так же насмешливо, и больше они на эту тему не разговаривали.

Перелом наступил на второй день, ближе к вечеру, когда они без особых приключений проехали какой-то маленький городок. Погода была хорошей, теплой, и Слава, опустив стекло и подставив лицо ветру, слушал какую-то незатейливую музыку и курил — оказавшись на «свободе», он курил очень много, изголодавшись по сигаретам за время заточения в клинике. Прямая дорога просматривалась далеко вперед, сегодня было на редкость пустынно, и за полчаса не появилось ни одной машины, но Схимник смотрел в лобовое стекло так напряженно, словно «импреза» мчалась по городской улице. Почти с самого утра он не проронил ни слова, а на все попытки Славы, с некоторых пор не выносившего тишину, завязать беседу, только отрицательно или утвердительно мотал головой и болезненно щурился. Решив, что он устал, Слава предложил на какое-то время сесть за руль, но Схимник посмотрел на него с такой снисходительной усмешкой, что Слава немного обиженно пожал плечами и больше никаких предложений не выдвигал.

«Импрезу», шедшую ровно и мягко, вдруг пьяно мотнуло в сторону, и Слава, развалившийся в безмятежной позе на откинутой спинке сидения, крепко стукнулся виском о дверцу и невольно взвыл от боли — и от удара, и от одновременно проснувшейся старой раны, в которую словно всадили раскаленный стержень. Машина дернулась в другую сторону, наполовину выскочив на обочину, и резко остановилась взрыв колесами землю. Славу швырнуло в лобовое стекло, но он успел удержаться, вцепившись в сидение и чуть не вывихнув себе суставы. Повернувшись, он увидел, что Схимник безвольно навалился грудью на руль, уронив руки. Мотор продолжал урчать, и радио играло какую-то развеселую глуповатую песенку.