Стивен Кинг - Сияние

Стрелка манометра поднялась до двухсот двенадцати. Котел кряхтел и стонал, как старуха, пытающаяся встать с кровати. По краям старых заплат заиграли свистящие струйки пара. Шипели крохотные шарики припоя.

(Это мой последний шанс.)

Единственным, что еще не принесло им дохода, был их с Венди совместный страховой полис. Прожив в Стовингтоне год, они застраховали свои жизни. Смерть приносила сорок тысяч долларов, и сумма удваивалась, если один из них погибал в железнодорожной или авиакатастрофе… или во время пожара. Умри тайком — выиграешь сто долларов.

(Пожар… восемьдесят тысяч долларов.)

У них будет время, чтобы выбраться отсюда. Даже если Венди с Дэнни спят, время выбраться у них будет. Джек не сомневался. К тому же он считал, что вряд ли кусты живой изгороди или что-нибудь еще попытаются их задержать, когда «Оверлук» будет пылать в полнеба.

(Пылать)

Стрелка протанцевала по грязной, почти неразличимой шкале к двумстам пятнадцати фунтам на квадратный дюйм.

Джек вспомнил еще один эпизод из времен своего детства.

У них за домом росла яблоня, на нижних ветках которой осы устроили гнездо. И укусили одного из старших братьев Джека (сейчас он не мог вспомнить, которого), когда тот раскачивал старую шину, подвешенную папой к одной из нижних ветвей. Стояло позднее лето, когда осы злее всего.

Отец только что вернулся с работы и, еще одетый в белое, с лицом, окутанным тонким туманом пивного духа, собрал всех троих мальчиков — Бретта, Майка и малыша Джекки — и сообщил им, что собирается избавиться от ос.

— Теперь смотрите, — сказал он, улыбаясь и чуть пошатываясь (тогда он еще не пользовался тростью, столкновение с молочным фургоном было тогда делом далекого будущего). — Может, чему-нибудь научитесь. Это мне показал мой отец.

Под ветку, на которой покоилось осиное гнездо (плод куда более смертоносный, чем сморщенные, но вкусные яблоки, которые их яблоня обычно давала в конце сентября, а тогда была еще середина месяца), отец подгреб большую кучу промокших под дождем листьев. День был ясным и безветренным. Листья дымили, но по-настоящему не горели, и от них шел запах — аромат, — эхом возвращающийся к Джеку каждый листопад, когда мужчины в субботних штанах и легких ветровках сгребали листья в кучу и жгли. Сладкий запах, таящий в себе горечь, пряный, пробуждающий воспоминания. От тлеющих листьев поднимались большие пласты дыма, они плыли кверху, загораживая гнездо от глаз.

Оставив листья тлеть до вечера, отец пил на крыльце пиво и кидал пустые банки из-под «черной этикетки» в женино пластиковое ведро для мытья полов; по бокам сидели старшие сыновья, а в ногах играл с попрыгунчиком малыш Джекки, который монотонно распевал: «ты еще поплачешь… у тебя сердце обманщицы… сердце обманщицы… но тебе это так не сойдет».

В четверть шестого, перед самым ужином, папа подошел к яблоне. Сыновья опасливо столпились у него за спиной. В руке папа держал мотыгу. Он раскидал листья в стороны, оставив дотлевать небольшие кучки, потом, покачиваясь и моргая, потянулся вверх ручкой мотыги и со второй или третьей попытки сбил гнездо на землю.

Ребята помчались спасаться на крыльцо, но отец просто стоял над гнездом, покачиваясь и помаргивая. Джекки подкрался обратно, чтобы посмотреть. Несколько ос медленно ползали по своим бумажным владениям, но взлететь не пытались. Из черной, враждебной утробы гнезда доносился незабываемый звук — низкое, монотонное жужжание — так гудят провода под высоким напряжением.

— Почему они не пытались ужалить тебя, папа? — спросил он тогда.

— Они опьянели от дыма, Джекки. Сгоняй-ка за канистрой.

Он сбегал. Папа сунул гнездо в янтарный бензин.

— Теперь отойди-ка, Джекки, ежели не хочешь, конечно, лишиться бровей.

Он отступил в сторону. Откуда-то из обширных складок своего белого халата папа вытащил спички. Чиркнув одной, он кинул ее в гнездо. Произошел оранжево-белый взрыв, почти беззвучный в своей ярости. Папа попятился, хохоча как сумасшедший. Осиное гнездо мгновенно сгорело дотла.

— Огонь, — сказал папа, с улыбкой поворачиваясь к Джекки. — Огонь убьет что угодно.

После ужина мальчики вышли на убывающий дневной свет и угрюмо постояли возле обугленного, почерневшего гнезда. Из горячего нутра доносились звуки лопающихся, как кукурузные зерна, осиных тел.

Манометр показывал двести двадцать. В середине котла рождался низкий металлический вой. Со всех сторон торчком поднялись струйки пара, они торчали, как иглы дикобраза.

(Огонь убьет что угодно)

Джек внезапно вздрогнул. Он задремал… и чуть не отправился на тот свет. О чем, скажите на милость, он думал? Его дело — защищать отель. Он — смотритель.

Ладони Джека так быстро взмокли от ужаса, что в первый момент большой вентиль выскользнул у него из рук. Тогда Джек уцепился пальцами за спицы. Он крутанул один раз, два, три. Пар громко зашипел, как будто вздохнул дракон. Из-под котла поднялся теплый тропический туман, окутав его тонкой пеленой. На миг шкала скрылась от глаз Джека, но он подумал, что прождал, должно быть, слишком долго: лязгающий стон в котле усилился, потом что-то несколько раз тяжело громыхнуло и раздался скрежет гибнущего металла.

Когда пар частично развеялся, Джек увидел, что стрелка манометра упала до двухсот и продолжает идти вниз. Струйки пара, выбивавшиеся по краям приваренных заплат, стали ослабевать. Щемящий скрежет пошел на убыль.

Сто девяносто… сто восемьдесят… сто семьдесят пять…

(в мерном стуке колес испустил паровоз вместо свиста пронзительный вой…)

Но Джек полагал, что теперь котел не взорвется. Давление упало до ста шестидесяти.

(…разнесло все к чертям, так и сгинул он там, рукоятку сжимая рукой.)

Тяжело дыша, дрожа, Джек отступил от котла. Он взглянул на руки и увидел, что на ладонях уже вздуваются волдыри. Черт с ними, с волдырями, подумал он и неуверенно рассмеялся. Чуть не сгинул, рукоятку сжимая рукой, как машинист Кейси из «Крушения старины девяносто седьмого». Что еще хуже, он погубил бы «Оверлук». Он провалился на учительском поприще, провалился как писатель, муж и отец. Даже пьяница из него не вышел. Но образцом провала, таким, что лучше не придумаешь, стало бы взорванное здание, вверенное его попечению. А здание это было вовсе не рядовым.

Никоим образом.

Иисусе, как ему хотелось выпить.

Давление упало до восьмидесяти пси. Осторожно, чуть морщась от боли в руках, Джек снова закрыл спусковой клапан. Но с этого момента за котлом придется следить внимательней, чем всегда. Остаток зимы Джек не доверит ему больше сотни пси. А если и будет немножко зябко, придется просто усмехнуться и стерпеть.