Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки

Я стоял на берегу.

Старая, видавшая виды электричка неспешно катила сквозь ночь. Вагон был почти пуст. Два бомжа, три пожилые тётки с сумками, два парня лет двадцати пяти с неподъёмными рюкзаками, две их спутницы чуть помладше да я — вот и все пассажиры. Последние четверо сели, как и я, на полустанке под названием Камаи — я вышел к нему берегом реки, ближе к утру. Я слопал все остатки севрюковского шоколада, но долгий путь, затем подъём по высоченной лестнице из диких камней совершенно меня измотали. Я еле держался на ногах и готов был последовать примеру бомжей, которые давно уже дрыхли: который постарше, лёг в дальнем конце вагона, обложившись котомками, другой, помоложе, — рядом со мной, на топчане напротив. От него разило перегаром, но меня ломало пересаживаться. Я очень устал, да и выглядел немногим лучше этого бомжа — небритый, мокрый и одетый как луковица, в стиле «из-под пятницы суббота». От меня, наверное, тоже воняло. В вагоне было прохладно, парнишка ёжился, ворочался и кутался в застиранную синюю джинсовку. Я тоже поднял воротник, упрятал руки в рукава, вообще весь погрузился в куртку и нахохлился, как воробей на морозе. Хотя, если подумать, холод мне даже на руку: мне ни в коем случае нельзя спать до восхода солнца.

Я сидел и размышлял.

Сегодня тоже была ночь на понедельник, только с небольшой поправкой: снова наступило двадцатое. Это я уже успел выяснить, перебросившись на полустанке парой слов с туристами. Те, правда, косо посмотрели на меня, когда я спросил, какое сегодня число. Я вернулся в этот мир, но я вернулся в прошлое, как мне и было обещано, в тот день (верней, ночь), когда Игнат сорвался со скалы. Через неделю он придёт в себя на берегу другой реки, где-то в лесу между Яйвой и Березниками. Думаю, Андрей справится и вытащит обоих, а Танука всё ему сумеет объяснить. Она поймёт меня, должна понять. В конце концов, она знала об этом.

А вот буду ли в том мире я, зависит уже не от них.

Времени нет.

«Вре-ме-ни-нет», — в такт моим мыслям стучали колёса. — «Вре-ме-ни-нет»…

Я часто, с незавидной регулярностью вижу один и тот же сон, в котором мне сообщают, что я должен завтра сдавать экзамен, о котором слыхом не слыхал до этого момента. Иногда это не экзамен даже, а защита диплома, но чаще это почему-то химия. Не знаю, отчего она, — в жизни у меня с химией проблем не было. Во сне я понимал, что ничего не знаю. Ничегошеньки. И отвертеться было невозможно — я кровь из носу должен был быть там. (Интересно, «был быть» — это «будущее в прошедшем» или «прошедшее в будущем»?) Я знал, что обязательно экзамен завалю, но не пойти не мог: в противном случае мне грозило нечто дикое, такое непереносимо страшное, что при одной мысли об этом меня прошибал холодный пот. Я хорошо запомнил странные слова, в которые однажды облеклась эта угроза: «отчисление из жизни». И это ощущение глубокой, окончательной растерянности, беспомощности и бессилия было таким ужасным, что я всякий раз просыпался. Этот сон преследует меня уже много лет, и всякий раз, когда я успокаиваюсь и думаю, что страх меня оставил, он снова и снова снится мне. Страшнее кошмара я в жизни не видел.

Я всегда куда-то спешил и никуда не поспевал. Быть может, это и пытались мне сказать во сне, а я не понимал? Ведь за неуспеваемость и правда отчисляют… Мелькала у меня такая мысль, но я отмахивался от неё — кто ж верит снам! А сейчас, хотя у меня всю дорогу возникало чувство, будто я делаю что-то не то, я был уверен, что дурацкий сон мне больше не приснится. По крайней мере, я очень на это надеялся.

До Перми оставалось ещё часа четыре. Ребята с рюкзаками, которые сперва ехали молча и дремали, опустив головы друг дружке на плечи, помаленьку стали просыпаться, выпили горячего из термоса и расчехлили гитару. Я против воли напрягся, ожидая потока ублюдочных песенок про чайник над костром под три блатных аккорда, но, к моему удивлению, с их стороны донёсся летящий, уверенный чёс медиатора. Я повернул голову. Гитарой завладел невысокий бородатый парень в дымчатых очках и красной бандане.

Ничего не бойся, лучшего не жди:

Даже если сгинешь, испаришься как вода,

Всё равно останутся июльские дожди,

Мокрые вокзалы, голубые поезда.

Ты уже не скорый и не молодой,

Кто же тебя гонит так по кругу бытия?

Разменять не можешь свой последний золотой —

Всё не отпускает тебя молодость твоя…

Мне вдруг дико захотелось пить, и я вспомнил про банки в кармане плаща — всю дорогу они обрывали мне карманы, всяко мешались и били меня по ногам. Самое время распечатать одну, подумал я. Заодно и сон прогоню… Я вытащил банку и дёрнул кольцо. Банка сделала «пшс-с-ст», я уселся поудобней, закрыл глаза, глотнул и прислушался.

Что тебе Урюпинск, что тебе Париж!

Что тебе Воронеж, Куеда, Караганда!

Сел на электричку — и катись, куда хотишь:

Может быть, догонишь голубые поезда.

Ты обычный смертный, а вокруг война.

Береги минуту, проживай её за две.

Если о тебе не вспомнит радиоволна,

Друг напишет о тебе записочку братве.

Желудок озадаченно притих, оглушённый кодеиновой сладостью. Я сделал ещё пару глотков и почувствовал, как пьянящая бодрость начинает медленно, но верно пробиваться к голове. Песня, если честно, очень соответствовала моему нынешнему состоянию.

— Браток… — вдруг услышал я. — Э, слышь, браток!

Я открыл глаза.

Парень напротив меня проснулся и уже сидел, сонно моргая и придерживая лацканы джинсовки дрожащими руками. Пальцы у него были красные, распухшие, с разбитыми костяшками.

— Слышь, — опять позвал он, — дай глотнуть, а? Трубы горят, мочи нет…

Я пожал плечами:

— На, держи.

Он был белобрысый, голенастый, с синяком под глазом. Светлые волосы торчали во все стороны. Потасканный костюм, армейские берцы, куртка откровенно мала… Взяв банку, парень сделал несколько глотков, поморщился и уставился на этикетку.

— Эт чё за хрень? — спросил он с подозрением.

— Энергетический напиток, — сказал я и на всякий случай разъяснил доступно: — Газировка с кофе.

— А… Ну, так бы сразу и сказал. — Он выглянул в окно. — А чё, Кунгур-то скоро?

— Хватился… Проехали Кунгур.

Тот вытаращил глаза.

— Как проехали? Давно?

— Да уж с час, а может, больше.

— Твою мать… — бессильно выругался он. — И чё мне теперь, обратно пилить? Два часа на прибане торчать! Бля-а… Ну чё за жизнь, нах, в рот по черепу?! Ездят тут, бля, пидорасы грёбаные, поют всякое говно, нет чтоб разбудить… Эх!

Он в два глотка прикончил «Красного быка», смял банку и швырнул её под лавку.