Андрей Буровский - Сибирская жуть-7

Это и так, и не так. Православные христиане, как правило, как раз чтут капища, идолов, вообще любые верования других народов. И если писаница объект поклонения, то и отношение к ней будет серьезным, уважительным — именно потому, и именно в той мере, в которой она священна для каких-то других людей.

А если уж говорить об ученых, то можно себе представить, с каким эмоциональным подъемом, с каким восторгом, с каким благоговением подступались к писаным камням первые исследователи, будь то Мессершмидт, описавший «оленные камни» в 1717 году, или будь то Николай Мартьянов, основатель Минусинского музея, уже в конце XIX века. Уверяю вас, было в их восприятии писаниц это самое «уважение», и было в огромных количествах. Хороший ученый, между прочим, это почти всегда сильный религиозный тип. Если не хочешь истины, не стремишься к абсолютному знанию, зачем пойдешь в науку? Есть занятия и подоходное, и попроще, не требующие такой самоотдачи: торговать окорочками, гнать самогон, выращивать клубнику, ремонтировать автомобили.

Опыт показывает, что, имея дело с писаницами, почти невероятно столкновение с чем-то вполне материальным. Самое большее, нападают полчища комаров… хотя и это можно отнести за счет пасмурной погоды. Хотя да, ворона-то к Эмилю Биглеру прилетала вполне материальная, материальное некуда. Но с какими-то чудищами или с неприятными существами вы вряд ли столкнетесь, и уж тем более вряд ли вам явятся во плоти некие духи или те, кто создавал писаницу.

Скорее всего, начнет портиться погода, происходить всяческие атмосферные «чудеса», порой очень поганого свойства. Мне рассказывали и о внезапных вихрях, уносящих не то что палатки, а швырявших на десятки метров людей, прямо как американские торнадо. И про град с гусиное яйцо, пошедший посреди июля (двух участников экспедиции пришлось госпитализировать). И про разливы рек, внезапные, ночные и коварные. Все это крайне неприятно, порой и смертельно опасно и все-таки совсем не похоже на появление каких-то непонятных существ, призрачных или во плоти.

Самое плохое, что может случиться с человеком на писаницах, это появление призрачных, но притом даже и не видимых глазом, только ощущаемых и слышимых созданий, как это было с Ритой и Андреем. Эти явления уже нуждаются в объяснениях. Действительно, кто же это являлся Биглеру, толокся вокруг Андрея, пытался преследовать Риту? Кого научили почитать Лену? Тут может быть несколько и очень разных объяснений.

Первое: те, кто создали писаницу, продолжают обитать возле нее (с тем же успехом можно предположить, что обитают они непосредственно в самих изображениях). Им-то и приносятся жертвы, они-то и могут пакостить тем, кто относится к ним недостаточно уважительно.

Можно представить себе, что эти призрачные создания входят и в ворону, подчиняя ее своей воле. В конце концов, почему бы и нет?!

Это предположение привлекает тем, что позволяет объяснять очень индивидуальные формы поведения этих неведомых сущностей. Полное впечатление, что шедший за Ритой попросту был смущен (может быть, и возмущен) ее поведением. Если представить себе, что у этого призрачного существа сохранилась психология человека патриархального общества с его строгостью нравов и представлениями о женщине как о существе скромном, деликатном, не способном себя навязывать, — и многое станет нам понятно. По крайней мере, это внезапное бегство призрака наводит как раз на такую мысль.

Второе: древние жрецы или шаманы заколдовали писаницы, и теперь это колдовство проявляется… так, как проявляется. А может быть, при неуважительном отношении тут же пробуждаются к жизни давно усопшие жрецы и шаманы. Сильному шаману совсем нетрудно представить самое себя хоть толпой людей, хоть взбесившимся слоном, а не то что простенькой вороной.

И, наконец, третье: изначально на писаницах происходили, скажем так, не совсем обычные информационные или информационно-энергетические процессы. Возможно, они усилены тем, что в этих местах сделаны писаницы. Возможно, в этом не было необходимости, и само место, в силу своих уникальных особенностей, создает непонятные нам, но объясняющиеся вполне материалистически эффекты.

Можно сделать и другие предположения, более или менее обоснованные, но я не вижу такой необходимости. В любом случае мы не можем доказательно объяснить явление. То есть рерихнувшиеся могут «доказать» и «обосновать» все, что угодно, многословно распространяясь по поводу «тайн древних цивилизаций» и «произнесения магического слога „аум»". Экстрасенсы так же туманно расскажут про «пространственно-временной континуум» и про «изменение информационно-энергетических полей». Ну и что доказывают все эти слова? К чему все фиктивные объяснения, основанные на надуманных, высосанных из пальца доводах?

Гораздо честнее прямо сказать читателю, что причина всех этих явлений и их… гм… гм… их «информационно-энергетическая основа» нам совершенно неизвестна.

ЧАСТЬ IV

ИСТОРИИ С СЕВЕРО-ВОСТОКА

Из Сибири всегда что-то новое!

Глава 35

О ГОРОДАХ И МЕДВЕДЯХ

— Но вы же сражаетесь с медведями, поручик?! В Петербурге же столько медведей!

— А как же, мадам! Я как выйду из Зимнего дворца, сразу же саблей самого большого из них — р-раз!

Представления о Сибири обитателей Москвы и Петербурга — особая тема разговора. По моим наблюдениям, дичайших слухов о Сибири в этих городах сейчас ходит не меньше, чем в прошлом (Увы! Уже в позапрошлом, XIX веке!) ходило в Париже и Берлине о нравах Москвы и Петербурга. Особенно было забавно, когда рассуждали о медведях, бродящих по улицам российских столиц жители европейских городов, названия которых производны от немецкого названия медведя — der Bar: я имею в виду Берн, Брно, Берлин.

Уж если развлекаться, гораздо больше было причин у жителя Петербурга наивно округлить глаза и с придыханием, понизив голос, спросить у берлинца:

— А медведей у вас много? На Курфюрстендамм их больше или на Унтер-ден-Линден? А на людей не нападают?!

А многие сибиряки выбрали другой вид развлечения и охотно повествуют москвичам и особенно москвичкам, никогда не выезжавшим за пределы Садового кольца, какие страшные звери бегают по нашим городам и их ближайшим окрестностям. Порой рассказываются истории вполне в духе бравого поручика из анекдота, совращавшего французскую актрисулю:

— Выхожу, значит, а около подъезда след… Во такой! (Рассказчик показывает руками след, какой под силу оставить разве что откормленному динозавру.) А его самого нет (старательно рассчитанная пауза).