Дмитрий Герасимов - Если небо молчит

– Сорвался, головень, – досадливо цокнул языком Блатов. – Сейчас бы такую уху сварили!

– Что вы-то здесь делаете? – раздраженно спросил Максим. – Еще один добрый знакомый! Не вокзал, а дом свиданий!

– Я же сказал тебе, – рыжий оперативник поднес два пальца к глазам и ткнул ими в грудь Танковану, – я теперь всегда рядом. До первой твоей ошибки, герой.

– Вы мне угрожаете?

– Я тебя предупреждаю, донжуан. – Блатов окинул насмешливым взглядом его новенький костюм. – Обязательно посажу тебя! Прямо в этом прикиде. А в тюрьме светлые вещи не в цене. На них грязь очень заметна.

– Спасибо, я приму это к сведению. – Максим повернулся к Михеевой: – Танечка, с тобой все в порядке?

– В порядке, – пробормотала она и отошла в сторону.

Шипя и отплевываясь горячим воздухом, подъехал состав. Люди, нагруженные вещами, бросились к вагонам, на ходу сверяясь с билетами и беспокойно оглядываясь по сторонам.

Максим взялся за ручки чемоданов, терпеливо дожидаясь полной остановки поезда и краем глаза наблюдая за адвокатессой. Его беспокоило поведение жены. Он видел, что она расстроена и подавлена, и срочно пытался придумать выход из создавшегося положения. Конечно, подлый Ферзяев здорово его обыграл. Нет, ну каков негодяй! Решился приехать на вокзал, чтобы подпортить молодым большой ложкой дегтя их едва начавшийся медовый месяц! И надо признать, ему это удалось. Татьяна сама не своя – бледная, мрачная и молчаливая. Теперь Максиму придется нелегко: подлые уколы, как показывает жизнь, надолго ранят сердце и застревают в мозгу. Мысль о том, что он – всего-навсего жиголо и женился на ней по расчету, теперь невольно будет приходить адвокатессе на ум всякий раз, когда между ними пробежит черная кошка. Впрочем, трое суток в СВ – достаточный срок для того, чтобы найти нужные слова, утешить жену, доказать ей свою искренность и одновременно – тщетность и нелепость любых подозрений.

– У тебя какой вагон, герой-любовник? – прервал его напряженные размышления Блатов.

– Что? – не понял Максим.

– Десятый? – оскалился рыжий. – У меня – тоже. – Он помахал желтоватой бумажкой. – Приятное совпадение.

– Вы что, едете в Сибирь? – ужаснулся Танкован.

– Не столько еду сам, сколько этапирую тебя! – хохотнул опер. – Даже в сортир – под конвоем. Красота! – Он плотоядно потер руки. – Это, конечно, пока еще не вагонзак[9], но уже, считай, репетиция.

Максим не знал что и думать. Один из самых счастливых и удачливых дней в его жизни на глазах превращался в сущий кошмар.

– Не имеете права, – пробормотал он. – Покажите санкцию или предписание.

– Ты у мамы дурачок? – поинтересовался Блатов. – Какая санкция? На что? Я – турист, понимаешь? Ту-рыст! – Он легонько шлепнул Танкована по затылку. – У меня подагра и боли в голеностопном суставе. А в Сыром Яру, я слышал, превосходные ортопеды! – И смех рыжего опера потонул в хриплом гудке тепловоза.

Отсчет вагонов, как и предполагала Михеева, начинался с хвоста состава, и Максим, подхватив чемоданы, торопливо двинулся дальше по платформе.

– Танечка! – позвал он. – Не отставай, милая.

Пестрая масса толпящихся на перроне людей закрутилась, как творог в миксере, и развалилась на куски. Взволнованно галдя и суетливо размахивая руками, пассажиры семенили то в одну сторону, то в другую, отыскивая свои вагоны.

Блатов накинул на плечо большую спортивную сумку и пробормотал под нос:

– Тебя ждет масса сюрпризов, сукин сын! Не разочаруй меня…

За окном, мигая огнями и ухая под ударами многотонного ветра, проносилась ночь. На столике позвякивали два пустых стакана. Над ними одиноко высилась запечатанная бутылка шампанского.

Праздновать не хотелось. Молодые поужинали в полной тишине – без аппетита, на скорую руку. Татьяна собрала со стола остатки нехитрой снеди: завернула в газету недоеденную курицу и остатки сырокопченой колбасы, ссыпала яичную скорлупу в целлофановый пакет, закрутила пробку на термосе и теперь сидела на полке, уютно подобрав под себя ноги и прижав к груди крохотную подушку.

Танкован развалился напротив и мрачно смотрел на Танино отражение в оконном стекле.

– Я верю тебе, Максим, – наконец произнесла она. – Иначе никогда бы не вышла за тебя замуж. Просто пойми… такие слова… они, как огнем, обожгли…

– Ферзяев хотел тебе сделать больно, – отозвался он. – И сделал. Попал в самое сердце. Это же его любимый прием – показать, что кроме него ты никому не нужна, что ты не можешь рассчитывать ни на чью любовь, что ты попросту не заслуживаешь искренности и тепла.

Михеева опустила глаза.

– Гена выглядел таким убедительным… таким взволнованным.

– Это его амплуа! – воскликнул Максим. – Неужели ты до сих пор не поняла? Безотказный метод воздействия на тебя. – Он наклонился и взял ее за руку. – Ферзяев знает все твои болевые точки и умело давит на них. Именно поэтому ему много лет удавалось манипулировать тобой.

– А ты действительно сказал ему, что тебе от меня нужно все и сразу?

– Да, – жарко выдохнул он. – Я так сказал.

Татьяна удивленно подняла на него глаза.

– Это значит, что…

– Это значит, – подхватил Максим, – что мне нужна ты! Вся, без остатка! От кончиков этих прекрасных волос до подушечек на пальцах. Мне нужен не кусочек твоего сердца, а вся его необъятная глубина! Я не желаю делить его ни с кем. – Он мягко провел ладонью по ее щеке. – Мне нужен твой взгляд, твое дыхание, твой нежный, ласковый голос, твоя улыбка.

– Ты правда любишь меня? – Она заморгала, стараясь не расплакаться.

– Очень, – Танкован закрыл глаза. – Так сильно, что готов весь мир обнять.

– Весь мир – не надо, – улыбнулась Михеева. – Обними меня…

Он сел рядом и с жаром заключил ее в объятия.

– Танечка… Моя Танечка… Как ты могла поверить этому прощелыге? Как могла даже на секунду усомниться в моей любви?

– Я не усомнилась… – Она повела плечиком. – Я просто… испугалась. Понимаешь? Испугалась, что у меня отберут мое счастье – одним неосторожным словом, одним росчерком пера убьют мои надежды и мечты.

– Глупышка моя… Я никому не позволю этого сделать. – Максим вдруг вскочил, распахнул и с грохотом захлопнул дверь купе, щелкнул задвижкой и хитро подмигнул Таниному отражению в зеркале:

– Медовый месяц – он и в поезде медовый!

Та кокетливо огладила на коленях платье:

– Сумасшедший! А если войдет кто?

Максим повернулся к ней:

– Да кому заходить-то? И дверь к тому же заперта.

Он сел рядом, убрал в сторону подушку и притянул девушку к себе. Та боязливо повела плечами, но послушно придвинулась и подняла руки, чтобы Максиму было удобно снять с нее платье.