Особняк покинутых холстов - Валерий Александрович Пушной

В мгновение ока зал опустел, ошарашив своей пустотой Лилию. Один Хаюрдо по-прежнему стоял возле нее и улыбался:

— Они вернулись на холсты. А теперь пройдем по залам, где размещены полотна. Я покажу тебе их и расскажу, где кто.

— Конечно, пройдем, — Лилия окончательно согласилась с тем, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. — Только сначала ответь на мои вопросы.

— Задавай, — Хаюрдо перестал улыбаться.

Лилия окинула глазами опустевший зал в ярких огнях свечных светильников:

— Почему портреты, написанные тобой, ожили? Ведь художников много, но портреты из-под их кистей не оживают. Только из-под кисти Хаюрдо.

— Оживают ли портреты, написанные другими художниками, ни мне, ни тебе неизвестно. Утверждать это не берусь, — начал он. — Я всего-навсего образ жившего ранее гофмалера, хоть и владею в полной мере мастерством мэтра. Между тем мне кажется, я знаю ответ на твой вопрос. Он лежит на поверхности. Послушай. Придворный гофмалер в свое время был подвергнут императрицей Елизаветой Петровной незаслуженному унижению. Она отказала ему в просьбе соединиться с фрейлиной и потребовала от нее выйти замуж за другого. Потом подвергла гофмалера несправедливому наказанию, которое привело к преждевременной смерти. Надо заметить, что так же несправедливо вместе с ним был умерщвлен гвардейский офицер. Добавлю, что за это императрица наказана сполна. Конец жизни стал для нее ужасом. Кстати, поэтому ее не было в этом зале, ибо образ стерт со всех полотен, которые были написаны при жизни государыни. Однако вернусь к себе, а точнее, к тому, чей образ я ношу. Его участь должна была быть иной. Ему предназначалось еще много лет писать картины. Посему, чтобы исправить безобразное зло, восстановить справедливость, судьба распорядилась вдохнуть во все его работы вторую жизнь. Вот тогда я сошел со своего холста и продолжил то, что не дали сделать ему.

— Предположим, — задумчиво отозвалась Лилия, скрестив тонкие пальцы рук. Насколько она приняла это объяснение, было непонятно. Щелкнула суставами пальцев. — Но тогда почему в этом зале не было Омирта, почему образ гвардейца стерт с холста? И почему он хотел убить меня?

— К сожалению, он не понял, зачем сошел с холста. Не для того, чтобы творить зло. Приняв зло от Елизаветы Петровны за норму, он стал продолжать его. Сначала погубил жену, с которой был венчан, а много позже возжелал бессмертия. Ценой своего желания назначил твою смерть. Именно потому его не было в этом зале, и за это образ гвардейца стерт с холста, — сделал недолгую паузу. — Глупость, глупость.

— Хорошая глупость! — недовольно вздрогнула Лилия. — А если бы у него получилось?

— Это не могло получиться, — покрутил головой Хаюрдо. — Омирт не понял, что жизнь на холсте — это тоже жизнь, только в иной форме, что у каждой формы есть начало и конец. Теперь справедливость восстановлена.

— Предположим, на холсте иная форма жизни, — с некоторым раздумьем протянула Лилия. — Соглашусь с тем, что у любой картины своя жизнь. Однако, в чем ты видишь справедливость? Ведь жизнь на холсте — это не есть бессмертие, о котором мечтал Омирт.

— Глупость, глупость, — опять повторил Хаюрдо. — Вечной у человека бывает только смерть.

Ничего не ответив, Лилия прошлась по возвышению. В эти минуты она думала, как неожиданно ей на голову свалились новые проблемы, объем которых она еще не представляла и отвернуться от коих оказалась не в силах. Впрочем, а почему не в силах? Вот прямо сейчас надо сказать «нет» — и тогда станет легко на душе, схлынет искушение талантом художника, жизнь вернется в свои привычные рамки. Так все просто. Но так все непросто. Она по горло увязла в том, что теперь происходит. Резко сейчас отринуть Хаюрдо значит проявить жестокость к нему. Убить его надежду. А ведь она не Омирт. Уподобляться тому не может и не должна. Итак, что она еще забыла спросить у Хаюрдо? Такое, на что он сможет ответить. Лилия видела: он ждал. И задала новый вопрос:

— Чьи портреты были на холстах, с которых сошли Дая и Восил?

— Дая и Восил — это имена нынешнего времени. Когда писались эти портреты, то у тех, с кого писались, были другие имена. Оригиналом женского портрета была младшая незаконнорожденная дочь князя Алексея Михайловича Черкасского, канцлера Российской империи. Кто был ее родной матерью, тщательно скрывалось. Барышня с малых лет воспитывалась и жила в семье князя, но никогда никто не называл ее княжной, хотя отношение к ней князя и его жены было таким же, как к законнорожденной старшей дочери, княжне, наследнице богатств Алексея Михайловича. Обеих дочерей он любил одинаково. Таял при виде своих любимиц. Надо отдать ему должное. На их наряды не жалел денег, разодевал богато, дворовые люди меж собой называли обеих княжнами, только старшую дочь — старшей княжной, другую — младшей княжной. Младшая росла сорвиголовой. При жизни князя была счастлива, но после его смерти все поменялось. Сначала ее перевели в прислужницы, а потом решили избавиться, отдав замуж за невесть кого. Но она сбежала из дому. Ее искали — не нашли. И после этого никто ничего о ней не слышал. Тогда же со двора исчез крепостной конюх. После их смерти в особняк вернулись холсты, с которых сошли портреты. Я нашел ожившие образы и узнал конец истории. Оказалось, сбежавшие скрылись в глухом лесу. Но барышня вскоре заболела и умерла. Конюх тоже прожил недолго — его поймали и засекли насмерть. Их ожившие портреты остались возле меня и служили мне. Ты не случайно встретила их под именами Даи и Восила. Это я направил их к тебе. Когда увидел тебя в Выставочном зале, понял, что они должны находиться рядом с тобой. Интуиция.

— Грустная история, — вздохнула Лилия.

— Подобных грустных историй много, — свел к переносице белесые брови Хаюрдо, образовав морщинки на лбу. — Но есть и хорошие, их тоже немало.

— И ты их все помнишь?

— А как же! Я писал портреты людей замечательных, с известными именами. Многие были знатны именами уже при написании портретов, а во многих я предугадывал их будущую известность. Художник должен чувствовать того, с кого пишет портрет. Если этого нет, он никогда не станет настоящим мастером.

Лилия припомнила разговоры в предыдущем зале.

— Я уже слышала что-то подобное.

Он улыбнулся:

— И прекрасно. Значит, лучше запомнишь.

— Постараюсь. — Лилия подошла ближе. — А теперь ты, может быть, скажешь, кто такой Михаил?

Переступив с ноги на ногу, художник перестал улыбаться, в голосе появился решительный тон:

— Он сам