Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж
Одна ночь, одно пугало и возвратившаяся душа одного человека, умершего в течение минувшего года. Только одного. Никогда не бывало такого, чтобы не приходил никто, и никогда их не бывало двое или больше — только один.
Обряд давно и прочно держали в тайне. О нем никогда не рассказывали никому из мира за пределами города и окружавших его ферм. Взрослея здесь, ты усваивал, как важно молчание, еще до того, как понимал, о чем именно не должен разговаривать с приезжими.
В первые десятилетия, когда люди ездили на лошадях и обычно не очень далеко, Данхэвен был достаточно обособленным, чтобы хранить секрет было легко. Но время принесло с собой асфальтированные дороги и машины, которые по ним колесили, так что потребовались более сильные меры. Дороги можно было перекрыть. Хозяев гостиниц можно было уговорить отваживать потенциальных гостей. Надолго задержавшимся чужакам можно было намекнуть, что им здесь не место. На каждую угрозу существовал ответ.
И все же языки людей были первой и последней линией обороны. Большинство детей вырастало, слушая истории о страшилах, которые наказывают тех, кто выдает секреты. К тому времени, как они взрослели и начинали что-то понимать, увиденного на каждый Хеллоуин хватало, чтобы поселить в них боязнь того, что страшилы могут оказаться вовсе не выдумкой. А повзрослев, они не желали, чтобы город захлестнула волна пришельцев, отчаянно ищущих доказательства жизни после смерти, в процессе повышая налог на недвижимость.
Те немногие слухи, что все-таки выходили наружу, видимо, душил скептицизм современного мира, а значит, таинство до сих пор принадлежало только горожанам. Это продолжалось столько лет, что они не сомневались: так будет всегда… хоть и не любили задумываться о том, как на той стороне решают, какая душа перейдет границу. Они предпочитали верить в концепцию покоя и отдыха, а не в яростное соревнование за последнюю возможность попрощаться.
Талисманы, имевшие особое значение вещи, похоже, увеличивали шансы на свидание.
Уложив свои подношения к ногам пугала, Бейли и Коди отошли, и она еще раз взглянула на слепо взирающее сверху лицо, на потенциал личности, пытающейся выбраться из-под мешковины и пуговиц.
— А если это будет папа, что ты ему скажешь? — прошептала она.
Коди долго думал над ответом.
— Попрошу забрать меня с собой.
Эти несколько простых слов были хуже, чем удар кинжалом в сердце. Ей немедленно захотелось сказать ему, приказать ему никогда больше такого не говорить. Но это не лучший урок для ребенка — что ему следует скрывать от матери свои чувства. Разве не она всего полчаса назад грустила из-за того, что у него уже появились секреты?
— А ты не будешь по мне скучать? — спросила вместо этого Бейли. — Я бы по тебе скучала. Всем сердцем скучала. — «Каждую минуту каждого дня», — едва не добавила она, но это было бы уже чересчур. С Коди такое не сработало бы. — Скучала бы по всему, что мы с тобой делаем.
Коди, похоже, не понимал, что в этом такого. Он продолжал смотреть на пугало, словно оно было для него выходом, решением всех проблем.
— Тогда я вернулся бы на следующий год.
Бейли напряглась, хотя и понимала, к чему идет этот разговор.
— Давай-ка вернемся домой и переоденем тебя в костюм, — предложила она. — Никому не хочется опаздывать на вечеринку.
* * *
В Данхэвене Хеллоуин проходил по другому расписанию. Для большей части мира это был детский праздник, и низкопробный к тому же: одни только дешевые пугалки да жадность. От этой его составляющей было не избавиться — здесь жили реалисты, — но можно было хотя бы сделать так, чтобы детская часть дня заканчивалась до заката, до того, как вещи принимали серьезный оборот, вызывая опаску даже у взрослых. Вечеринки с утра, выпрашивание сладостей днем. Если день выдавался пасмурным, это помогало, и сегодня, после ясного рассвета, тучи решили пойти людям навстречу.
Когда Коди нарядился в костюм, Бейли отвела сына на собрание в подвале епископальной церкви святого Айдана и отпустила в кутерьму, поднятую его друзьями и одноклассниками. Она еще раз уточнила, когда закончится вечеринка, — следующие три часа принадлежали только ей.
В городе почти не было мест, до которых нельзя было добраться за десять минут, и все же казалось, что дом Троя находится в совершенно другом мире. Он встретил ее у дверей, и Бейли постаралась оставить чувство вины на пороге этого мира. Пусть дожидается ее возвращения.
А через пять минут она уже не думала ни о чем.
Она тянула и толкала, была сверху и снизу, и до сих пор с легкостью убеждала себя, что все это ничего не значит. Это была лишь потребность, удовлетворить которую она сама не могла. Вот и все. В первый раз — какое жалкое, унылое клише — это случилось под влиянием алкоголя, шесть недель назад, в день, когда Коди остался ночевать у друзей, и Бейли неожиданно для себя самой сделала то же самое.
После похорон Дрю она пообещала себе — и ему, если он слушал, — что выждет как минимум год, прежде чем хотя бы подумает о свидании с другим… но прошло едва-едва шесть месяцев, а она уже перескочила этап свиданий, не задержавшись на нем даже для очистки совести. В тот раз, проснувшись рано утром, она не могла понять, как это произошло, и клялась, что больше такого не случится… но было уже слишком поздно. Петли, так сказать, были смазаны. Во второй раз, трезвой, согласиться на это оказалось проще, чем в первый, после вина.
Трой был совершенно не похож на Дрю — быть может, поэтому все и получилось так легко. Дрю был плотным, а Трой — худым и жестким. Дрю был огромного роста, а Трой — невысоким. Дрю был брюнетом, а все тело Троя покрывали светлые волоски. Дрю готов был смеяться над чем угодно, а Трой находил юмор в более тонких вещах. Дрю нравилось жить в сердце города, а Трой предпочел поселиться здесь, на окраине, в бывшем фермерском доме, к которому уже несколько десятков лет не прилагалось фермы — с тех пор, как до него добрался разросшийся Данхэвен.
Со стороны казалось, что Трой подходит Бейли гораздо больше, чем ей когда-либо подходил Дрю. Но эти отношения никогда не зайдут дальше нынешней стадии. Она не могла представить Троя отцом,
