Джеймс Риз - Книга колдовства

Однажды мне довелось узнать, в какую сумму обошелся Хаусману остров. Пять тысяч долларов — именно столько он заплатил в 1831 году, когда отплыл на юг, имея при себе прорву денег наличными, а за душой — множество грехов. Он прекрасно понимал, что эти грехи не дадут ему покоя, пока он тихонько не осядет в каком-нибудь укромном уголке. В ту пору ему было почти столько же лет, сколько было мне в тот год, когда я впервые высадилась на его остров (то есть чуть более тридцати). Тогда у него имелось много поводов страшиться закона, но теперь беспокоиться было не о чем, ибо здешние законы писал он сам. Точнее, Хаусман как раз и представлял собственною персоной верховный закон острова Индиан-Ки.

Короче говоря, Хаусман уговорил прежнего владельца, некоего Гибсона, продать ему в полную собственность это «имение». Похоже, Гибсон не представлял себе ценности того, чем владел. В те времена Индиан-Ки представлял собою якорную стоянку на оживленном торговом пути, незначительный перевалочный пункт с полуразвалившимся двухэтажным постоялым двором, где иногда останавливались моряки, поджидавшие, когда поблизости произойдет очередное кораблекрушение, после которого им будет чем поживиться, и развлекавшиеся в ожидании этого праздника игрой в принадлежавшие Гибсону кегли и его же бильярдом, не говоря о прочих удовольствиях, в высшей степени популярных среди сошедших на берег моряков. Первое место в этом ряду принадлежало — будем откровенны до конца — девкам и выпивке. Однако Хаусман разглядел потенциал островка, который военные в силу его месторасположения сочли бы важным стратегическим пунктом: Индиан-Ки находился всего в тридцати пяти милях от рифа Кэрифорт, где кораблекрушения случались одно за другим, после чего покинутые командами суда вместе со всеми товарами доставались тому, кто первый на них наткнется и заявит свои права. Кроме того, отсюда было рукой подать до колодцев на острове Лоуэр-Маткумб-Ки, откуда завозили пресную воду в неограниченном количестве. К тому же за Индиан-Ки с давних пор закрепилась репутация места, где нет москитов. Слух этот пустил сам Хаусман, но в нем содержалась доля истины — как из-за расположения острова, так и из-за здешней розы ветров. Bref, то было место, вполне пригодное для жизни или, во всяком случае, обещающее таковым стать.

Хаусман развернул на острове бурную деятельность. Он проложил улицы, вдоль которых вскоре выросли дома, окруженные садами. Он позаботился о завозе саженцев и плодородной земли, чтобы они могли продолжить рост. Ну и конечно, покупал рабов. Для поддержания «бизнеса» заселивших остров охотников за чужим добром он построил склады, причалы и пристани, а также несколько цистерн для хранения воды — одна из них была высечена из мрамора во время нашего пребывания на Индиан-Ки. Она обошлась хозяину острова в четыре тысячи долларов. Хаусман привлекал мастеровых, необходимых для исполнения его замыслов: кузнецов, судовых плотников, конопатчиков, портных, поваров и прочих; все они жили на острове душа в душу, ибо Хаусман настаивал на гармонии, поддерживая ее с помощью своих сторонников и периодических публичных выступлений по различным поводам.

Таково было состояние острова, когда на него высадились мы с Каликсто. Да, в далеком 1838 году Индиан-Ки был поистине райским уголком. Увы, процветание нередко ведет к раздорам, и тогда люди разделяются на противоборствующие партии.

Чтобы наша «семья» внесла свой вклад в организацию бала, Леопольдина испекла пирог, но печь была такой ветхой и покосившейся, что извлеченное из ее чрева угощение казалось живым — непропекшиеся внутренности подрагивали, как желе, а поверхность, напоминавшая полужидкий пудинг, вздымалась и опускалась — и совершенно несъедобным. Вид печева был настолько впечатляющим, что Люк спросил, не разрешат ли ему «убить» пирог — например, кокосовым орехом, который мальчик нашел на песке у двери в кухню и теперь угрожающе размахивал им. Это предложение порадовало только Асмодея. Себастьяна, хоть и сама едва подавляла смех, предложила мальчику отказаться от затеи и отнести орех туда, где он его взял. Она от души сочувствовала Леопольдине, поскольку сама всякий раз ощущала себя лишней, заходя на кухню, хотя это случалось нечасто. Но что же делать? Ведь на le bal[208] нужно явиться с пирогом. Как спасти положение?

Мы с Каликсто молча потягивали лимонад и наблюдали, как Себастьяна и Лео пытались покрыть пирог сахарной глазурью. Увы, для того чтобы поправить дело, понадобились бы смола и конопатка. Кроме того, пирог еще не остыл, а потому глазурь стекала с боков, словно сок дерева с надрезанной корой. Когда Люк подсказал еще один вариант того, как можно употребить пирог: приделать к нему цепь и использовать на лодке в качестве якоря, — Себастьяна и Лео усмехнулись, пожали плечами, что означало отказ от дальнейших попыток придать пирогу аппетитный вид, и согласились с предложением мальчика. Люк и Асмодей громко рассмеялись, и я бы тоже присоединилась к их веселью, если бы меня не пробил озноб при звуках этого хохота, прежде так унижавшего меня.

Вместо пирога мы решили принести на бал пунш. Тот удался на славу и получился таким крепким, что про пирог вскоре никто не вспоминал. Напиток подлил масла в огонь всеобщего веселья, и вечеринка стала еще более оживленной.

Ах, как отплясывали мы в тот первый вечер на затерянном в море острове! У меня остались чудесные воспоминания. Бальная зала представляла собой песчаную выровненную площадку, на которую был положен дощатый настил, а над ним возвели нечто вроде огромной беседки. Стены и крышу покрывали множество усеянных цветами лоз: они вились по стропилам и боковым столбам, заполняя все пространство между ними.

К лозам были прикреплены зажженные фонарики. Я сама помогала развешивать их — вскоре после того, как прибыла на остров. Мы вставляли белую свечу в стеклянный стакан, который помещали в абажурчик из розовой бумаги. Таким образом, фонарики получались не белыми и не красными, чтобы проходящие мимо суда не приняли их за навигационные огни и, введенные в заблуждение, не взяли курс прямо на них. (Танцевать в лучах розоватого света было не слишком удобно, синие стекла моих очков сильно его ослабляли; но я умудрилась извлечь выгоду даже из этого — объяснила свою неуклюжесть слабым зрением, из-за чего могла не снимать очки весь вечер.) Сколоченные из грубых досок столы, накрытые кружевными скатертями, ломились от изысканных яств. Даже в Гаване и Ки-Уэсте трудно было бы рассчитывать на лучшее угощение, хотя сервировка явно указывала на главное занятие жителей острова: все приборы были великолепны, однако среди них не удалось бы найти двух одинаковых, а на многих красовались монограммы персон, чьи имущество навсегда исчезло в бурных волнах, а имена уже никогда не удастся установить. Вы и не представляете, какие вещи попадали на этот остров, вынесенные течением на берег. Например, в доме Хаусмана имелось фортепиано, потерянное каким-то маркизом, перевозившим его из Нового Орлеана во Францию, а в нашем доме стояла большая арфа: на ней никто не умел играть, но она, по словам Люка, служила отличным приспособлением для нарезания твердого сыра. Под звуки этого самого фортепиано и этой самой арфы мы и танцевали тем вечером, ибо старшая из дочерей доктора Тревера ловко умела барабанить на первом из инструментов, а ее маленькая сестра сносно бренчала на втором.