Лорел Гамильтон - Арлекин

Я посмотрела на них так, как они того заслуживали.

— Я бы не хотел, — сказал Истина.

— Это почему? — глянул на него Грэхем.

— Потому что я и так зависим от Аниты. Если бы я с ней лежал, то был бы вряд ли больше того раба, к которому сейчас приравнял нас Джозеф.

— Ребята, поверьте, вы мою привлекательность сильно преувеличиваете, — сказала я.

— Про это я не знаю, — сказал Хэвен. Он расправил мою руку у себя на ладони, трогая пальцами другой руки. — Какие у тебя ручки маленькие.

— Хрупкая и опасная, — заметил Нечестивец.

Хэвен заговорил, будто сам с собой:

— Я мужик простой, и я это знаю. Не дурак, но не семи пядей во лбу, и это я тоже знаю. Мне нравится быть мужиком, и силовиком тоже нравится. Нравится бить морды, ничего не имею против убивать. Работу свою люблю. Люблю с мужиками выпить, в покер поиграть, люблю стрип-клубы и трахаться. Отличная была жизнь.

— Говоришь так, будто она кончилась, — сказала я.

— Я тогда вернулся в Чикаго, к прежней жизни, но она перестала получаться. По-прежнему любил бить морды, но начал переживать, а не будешь ли ты меня ненавидеть за то, что делаем мы с Огги. Все вертелась мысль: «А что она подумает?» И вот эта мысль стала мешать работе. Огги заметил.

— Я тебя отправила домой, Хэвен, и не заставляла обо мне думать.

Я попыталась отнять руку, но он держал ее длинными своими пальцами, и я не стала ее вырывать.

— Заставила. Может быть, не нарочно, но заставила. Сперва это мешало работе, потом стало мешать развлекаться. Я стал поглядывать на друзей, на то, что мы делаем, и думать: «Ей бы не понравилось. Она бы сказала, что это глупо». — Он помотал головой. — Черт побери, никогда ни одной бабе не позволял так в душу влезать.

— Хэвен, я…

— Дай договорить.

Вряд ли мне его слова понравятся, но я не стала мешать.

— Бабы нужны, чтобы их трахать, на них можно жениться, если хочешь детей. Но за людей они не считаются ни у меня, ни у Огги. А ты считаешься и у него, и у меня. У меня особенно. С какой бы я ни был бабой, как бы хорош ни был секс, сразу после становилось плохо. Мало одного секса. Да я, черт тебя побери, начал уже задумываться об отношениях. Завести себе девчонку, с которой еще и разговаривать можно — фигня, с которой я в пятнадцать лет уже завязал, и вот на тебе — обратно. Опять я стал тем же пацаном, который думает, что есть и другая жизнь, а не только быть у Огги вышибалой. Нет этой другой жизни, Анита. Больше нет.

Голос его понизился до тихого рычания.

Я не знала, что сказать. «Извини» — очень тупо. «Это не моя вина» — еще того хуже. «Я не хотела тебе жизнь портить» — да, это точнее. Наконец я выбрала такую формулировку:

— Хэвен, я не имела в виду вынуждать тебя переосмысливать свою жизнь.

— Но вынудила. Так говорит Огги. Он говорит, что ты не нарочно это сделала, а у тебя получилось само собой — затрахать мне мозги, как это делает Белль Морт. Я твой лев, Анита, я твой. Твой настолько, насколько никогда никому не принадлежал. Ты меня заставляешь хотеть стать лучше. Представляешь, какой бред?

Ему ответил спокойный голос Истины:

— Истинная леди всегда вызывает в мужчине желание стать лучше. Белль Морт никогда ни у кого такого желания не вызывала. Она вызывала одержимость, желание идти за ней как собака. Но никто не задавался вопросом: «Будет ли она думать обо мне хуже, если я сделаю то или это?» Она творила такое, что самому испорченному из нас в голову не пришло бы. Даже Нечестивец ее считал безнравственной.

— Огги сказал, что на мозги ты действуешь так же, как Белль Морт.

— Твоя тяга к Аните может объясняться вампирскими силами, но твою реакцию на нее вне этой тяги так не объяснить, — сказал Нечестивец почти с грустью в голосе.

— Это ты о чем? — раздраженно спросил Хэвен.

— О том, мой добрый друг, что ты влюблен в эту женщину.

— Нет, — сказал Хэвен.

— Только любовь к хорошей женщине заставляет мужчину спрашивать себя при каждом своем выборе, при каждом действии. Только любовь заставляет воина колебаться, не сочтет ли его жестоким дама его сердца. Только любовь делает мужчину самым лучшим, каким он только может быть, и самым слабым. Причем иногда одновременно.

Я не знала, что сказать. Кажется, лучше всего будет не говорить ничего. Может, я в него не влюблена, и это чистое вожделение, или… но один момент надо прояснить прямо сейчас.

— Я ценю твою честность, Хэвен, очень ценю, но давай проверим, что ты некоторые вещи понимаешь правильно.

Он посмотрел на меня — и сердито, и озабоченно:

— Какие?

— Ты поступил хорошо. Ты поговорил с предводителями всех групп. И это просто здорово. Но я не говорила, что ты станешь одним из моих бойфрендов.

Он слегка сжал мне руку, провел пальцами поперек запястья, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не вздрогнуть даже от этого легкого прикосновения. Знакомая реакция. Слишком это похоже на то, как действует на меня Мика, чертовски похоже. Но когда Мика вошел в мою жизнь, ardeur был совсем новеньким, и мои звери тоже. Сейчас я уже, слава богу, не новичок в искусстве ими управлять.

— У тебя пульс зачастил от такого легкого прикосновения — и ты будешь говорить, что ты меня не хочешь?

— Я этого не говорила. Но жизнь у меня как-то налажена. Мне нравится жить с Микой и Натэниелом, нравится ночевать с Жан-Клодом и Ашером. И принимать в эту жизнь мужчину, который не любит делиться, мне не хочется. Я, честно говоря, пытаюсь снизить количество мужчин в моей жизни. И честно, новый мне совсем никак не нужен.

— Да что ты такое говоришь?

— Я говорю: не надо думать, что между нами уже все договорено. Не считай, что тебе уже гарантировано место в моей жизни.

Он отпустил мою руку и посмотрел очень холодным взглядом:

— Так, как сейчас с тобой, я ни с одной женщиной никогда не говорил. И в ответ я получаю вот такое?

— Ага. Потому что жизнь у меня налажена. И коалиция тоже налажена и работает. Структура власти на этой территории действует. Я не стану всем этим рисковать ради вожделения. Даже ради любви, все равно не стану.

— Спроси ее, что она к тебе чувствует, — сказал Истина.

Хэвен покачал головой.

— Расскажи ему, что ты к нему чувствуешь, Анита.

Не хотелось мне, но Истина был прав. Во-первых, Хэвен был со мной честен. Во-вторых, мужское самолюбие — штука хрупкая. Его у самых крутых мужиков часто бывает очень легко задеть и очень трудно вылечить. Не знаю, что будем делать мы с Хэвеном, но что бы это ни было, делаться оно будет честно.

— Я думала о тебе, пока ты был в Чикаго, но не в такой степени, в какой ты обо мне. Я отослала тебя, потому что мне все время хотелось до тебя дотронуться. Я хотела быть с тобой голой, и делать все то, для чего снимают с себя одежду.