Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Вот дерьмо, — сказал Карнеги, когда рука испытуемого с размаху ударила сначала по той камере, что стояла сбоку, потом — по той, что снимала со среднего расстояния.

Два монитора сразу ослепли. Лишь третья камера, установленная с той стороны бокса на уровне головы подопытного, в безопасности, продолжала фиксировать события. Но из-за слишком близкого расстояния не удавалось разглядеть почти ничего — лишь случайные очертания движущихся тел. Вместо действия камера почти насмешливо зафиксировала, как по стеклу обзорного окошка бокса потекла слюна, скрыв убийство, происходившее в недосягаемой близости.

— Что ясе такое они ему дали, господи боже! — воскликнул Карнеги, когда где-то за кадром пронзительные женские крики перекрыли визг обезьянок.

Джером проснулся рано утром, чувствуя себя голодным и усталым. Он отбросил простыню и с изумлением уставился на себя: все тело покрыто царапинами, а пах — ярко-красного цвета Постанывая, он перекатился к краю кровати и какое-то время сидел там, пытаясь восстановить события вчерашнего вечера. Он помнил, как входил в лабораторию, но потом — почти ничего. Несколько месяцев он прослужил подопытным кроликом, принося в жертву свою кровь, комфорт и терпение, чтобы добавить немного денег к более чем скромному жалованью переводчика. Приработок ему устроил друг, который сам занимался подобной работой. Однако сам Фигли принимал участие в основной исследовательской программе, а Джером через неделю после зачисления поступил в распоряжение докторов Уэллеса и Дане. После серии психологических тестов они пригласили его работать исключительно с ними. По некоторым признакам он понял (хотя специально об этом не говорили), что проект был секретным и требовал от участника абсолютной преданности и сохранения тайны. Джером нуждался в деньгах, а тут предложили гораздо больше, чем в основной программе лаборатории. Он согласился, хотя время проведения экспериментов было неудобным на протяжении нескольких недель Джером приходил на исследовательский факультет поздним вечером и часто работал до утра. Он отвечал на подробные расспросы Уэллеса по поводу своей интимной жизни и ощущал на себе внимательный взгляд Дане сквозь стеклянную перегородку.

Он вспомнил ее холодный взор и почувствовал, как внутри что-то дрогнуло. Оттого ли, что он обманывал себя — ему казалось, будто она смотрит на него более нежно, чем положено врачу? Подобное самовнушение, уговаривал он себя, выглядит жалко. Он не пользовался успехом у женщин и каждый день убеждался в этом, проходя по людным улицам В его взрослой жизни не было ни единого случая, когда бы женщина посмотрела на него с интересом и не отвела глаз, когда она ответила на его восхищенный взгляд. Почему это беспокоит его, Джером не знал. Насколько ему известно, люди сплошь и рядом спокойно жили без любви. И природа добра к нему: не подарив привлекательности, она свела к минимуму его половое влечение. Случалось, он неделями не вспоминал о своем вынужденном целомудрии.

Порой, слушая гудение труб, Джером представлял себе, как его квартирная хозяйка миссис Морриси принимает ванну, пытался вообразить ее крепкие груди в мыльной пене и темную линию, разделяющую ягодицы, когда женщина наклоняется и пересыпает тальком пальцы ног. Но такие пытки, к счастью, случались нечасто. Когда он подкопит денег, он купит на часок женщину по имени Анжела (он так и не узнал ее фамилии) с Греческой улицы.

Но теперь придется ждать несколько недель, прежде чем он найдет силы действовать снова. Что бы он ни сделал прошлой ночью — вернее, что бы с ним ни сделали — он едва мог двигаться из-за жутких синяков. Единственное приемлемое объяснение (хоть он ничего не помнил): его избили по пути из лаборатории либо он зашел в бар и с кем-нибудь подрался. Это и раньше случалось. Его лицо было из тех, что вызывают у пьяниц агрессию.

Он поднялся и побрел в маленькую ванную, примыкавшую к комнате. Он не нашел очков на обычном месте, рядом с зеркальцем для бритья. Отражение в зеркале было странно размытым, но Джером разглядел, что лицо его так же покрыто царапинами, как и остальные части тела Более того — над левым ухом вырван клок волос, и на шее засохла кровь. Морщась от боли, он занялся своими ранами: промыл их вонючим антисептическим раствором. Потом вернулся в спальню, одновременно служившую гостиной, и пустился на поиски очков. Джером обыскал все, но так и не обнаружил их. Проклиная собственную глупость, он принялся искать среди вещей старую пару очков. Наконец Джером откопал их. Линзы уже не подходили ему, зрение значительно ухудшилось с тех пор, как он их носил; однако Джером начал различать окружающий мир, хотя и довольно смутно.

На него нахлынула жуткая тоска, усиленная болью от ссадин и мыслями о миссис Морриси. Чтобы отвлечься, он включил радио. Сладкий голос предлагал слушателям надоевшую музыкальную дрянь. Джером презирал популярную музыку и ее поклонников, но теперь, когда он бродил по своей маленькой комнате и не решался натянуть одежду на исцарапанное тело, эти песенки вызвали у него нечто иное, нежели обычное презрение. Словно он впервые различил слова и музыку, словно всю жизнь он оставался глухим к вызываемым ими чувствам. Увлекшись, он забыл о боли и стал слушать. В песнях рассказывалась одна и та же бесконечная и захватывающая история любви — потерянной, обретенной, а потом снова потерянной уже навеки. Радиоволны заполнились метафорами, по большей части банальными, но от этого не менее трогательными. Там говорилось о рае, о горящих сердцах; о птицах, колоколах, путешествиях, закатах; о страсти, похожей на безумие, на полет, на драгоценное сокровище. Песни не успокоили слушателя своими нехитрыми чувствами — напротив, они пробудили и зажгли его. Невзирая на простые мелодии и банальный ритм, они открыли перед Джеромом целый мир, охваченный желанием. Он задрожал. Зрение из-за непривычных очков стало подводить его: казалось, что на коже сверкают огненные вспышки, а с кончиков пальцев сыплются искры.

Он пристально посмотрел на свои руки, но иллюзия лишь усилилась. Он видел яркие полосы, подобные ручьям огня, что поднимались вверх по венам и умножались, пока он их разглядывал. Странно, но он не чувствовал беспокойства. Этот ветвистый огонь отражал ту страсть, о которой рассказывали песни: любовь, говорили они, носится в воздухе, скрывается за каждым углом и ожидает, чтобы ее нашли. Он вновь подумал о вдове Морриси, что жила в квартире под ним. Наверное, в ожидании своего героя она занимается делами и вздыхает, как и сам Джером. Чем больше он о ней думал, тем сильнее разгоралось его пламя. Она не откажет, убеждали его песни. Или же он должен настаивать, пока (в чем тоже убеждали песни) она не уступит. Как только он подумал об этом, огонь вдруг охватил его полностью. Он засмеялся, оставил за спиной поющее радио и спустился вниз.