Михаил Горожанин - Огненная кровь

Раздался страшный треск, что-то блеснуло, и Лешка страшно закричал, судорожно дергаясь. Мальчишки бросились к воде, чтобы вытащить друга, но едва Игорек Хныков, которого все звали просто Хнык, шагнул в воду, как его вопль остановил всех. Упав на спину, Хнык судорожно тер ногу, которую внезапно перестал чувствовать. Девочки, в том числе и Милада, громко завизжали, глядя на медленно перевернувшееся лицом вверх тело Лешки в воде. Он открыл глаза и в наступившей внезапно тишине громко простонал:

– Мама… как же мне больно…

Глаза его закрылись. Девчонки снова завизжали и бросились назад, прочь от берега. Милада осталась с мальчишками, сгрудившимися возле воды, и во все глаза смотрела на неподвижное, искаженное лицо одноклассника, чье тело, медленно кружась в слабом течении, подплыло к берегу.

Они впервые видели смерть так близко. Вообще впервые видели смерть кого-то, кто только что был рядом, смеялся… Но Миладе почему-то испугалась, возможно, это был шок. Она ни о чем не думала, только пыталась представить себе, что чувствует сейчас Лёшка. И чувствует ли вообще.

– Глядите! – Хнык указал рукой куда-то в сторону. – Это ток!

В зарослях на берегу стоял знакомый им всем старый деревянный столб, к которому со стороны поля тянулись нити проводов. Столб был привычным, они сто раз уже видели его, когда ходили купаться. На другом берегу стоял такой же, линия от него уходила через вездесущие огороды к коровнику. Над рекой провода были оборваны и на противоположном берегу их концы намотаны на керамические изоляторы. Они никогда не обращали внимания на то, что концы проводов на этом берегу речушки болтались свободно. Сейчас один из них, блестя оголенным металлом, лежал в воде.

– Кто-то глушил рыбу, – высказал Сашка Исаев общую мысль.

И только в этот момент до Милады дошло, что, если бы не шулерство одноклассника, в мелкой воде у берега бледным лицом к небу сейчас плавала бы она… И вот тогда ее затрясло.

…Как и теперь.

Лёшка Коробейко, ничуть не изменившийся внешне, весело махал ей из воды.

– Милка! Ну чего ты! – Его задорная мальчишеская улыбка, сейчас неестественная, перекошенная, как от боли, пробрала ее насквозь. – Давай! Вода теплая! Че молчишь-то? – Он вдруг нахмурился, потому что девушка молчала, глядя на него во все глаза. – Ты идешь или нет? А?

Милада торопливо отвернулась и ускорила шаг, слыша за спиной:

– Как на смерть меня послать, так смогла, да? Эй! Не молчи, Милка! – Голос его сорвался на визг, пробравший девушку до костей. – Не молчи! Не молчи, слышь?! Ты должна была тогда быть первой! Ты! Скажешь, нет?!

Нет, думала зажмурившаяся Милада, мотая головой, не должна была! Нет! Ты сам… Ты нарушил правила, поэтому опередил! Голос Лёшки резал ей уши, давил, бился в голове, как набат. Вызывая у нее чувство вины, желание начать оправдываться, убеждать в том, что она не виновата в его гибели…

Преследуемая возмущенными криками, зажмурившись, ощущая под ногами теплую утрамбованную землю улицы, она прошла почти вслепую еще несколько домов.

– Вон, глядите! – Вдруг раздался возмущенный бас. – Видали, какая молодежь пошла? Мимо идет, и даже с дедом не поздоровается! Совсем совесть потеряли! А ведь я ее во-о-т такой вот нянчил, пока Тамарка в свое училище моталась.

Милада не удержалась, открыла глаза. На лавочке, мимо которой она проходила, сидели несколько местных стариков, опиравшихся на палки. Трое, по местной нелепой моде одетые в неизменные джинсы и рубахи, и ее дедушка Федот Федорович, в неизменных же галифе и любимом сером пиджаке с двумя орденскими планками. Дед курил папиросу и рассматривал ее пристально и с осуждением.

– Я ж тебя с пеленок нянчил, девка неблагодарная. Хоть бы поздоровалась с дедом!

Милада испуганно молчала, невольно остановившись. Воспоминания о дедушке были смутными, ей едва исполнилось лет пять, когда он умер. Видеть сейчас реального человека во всех подробностях было странно. И страшно. Она смотрела во все глаза, стараясь запомнить каждую черточку живого сейчас лица, виденного на выцветших фотографиях. Дед же нахмурился, потом глубоко затянулся, прищурился от густого дыма, не сводя с нее осуждающего взгляда, и сурово пробасил:

– Я тебя спрашиваю! Совсем совесть потеряла? Почему не здороваешься с дедом?

Потому что ты покойник, дедушка! – чуть не выпалила Милада. Но только с трудом отвела глаза и сделала шаг, потом другой, отвернула голову, застав себя смотреть на дорогу.

– Эй, ты куда?! – закричал дед сзади. – Неблагодарная! Я что, за то, чтоб ты вот так молча мимо пройти могла, воевал? Мы крови своей не жалели, у меня осколок под сердцем после Курска! А ты вон как? Ни словечка, словно чужая?! Милада! С тобой говорю!

Идти было тяжело, словно она растягивала приклеившийся к спине резиновый жгут. С каждым шагом этот жгут утончался, пока через десяток шагов не лопнул совсем. Ощущение было настолько сильным, что Милада даже качнулась вперед.

Ей предстояло обойти пруд, перейти на другую сторону деревни, вытянувшейся по обе его стороны. Милада приблизилась к выезду на дорогу. Луг, на котором они в первый приезд увидели множество заброшенных фундаментов, был сейчас покрыт неровными рядами бледно-желтой скошенной травы. Женщины, размеренно ворошившие сено граблями и вилами, помахали ей. Милада кивнула в ответ, не решаясь выпустить из рук сверток. Одна из женщин подошла, мило улыбаясь, остановилась рядом с дорогой в нескольких шагах впереди, поджидая Миладу. Девушка остановилась, как вкопанная.

Тетя Аня…

…Однажды, когда Милада прожила лето в деревне у бабушки Нины, эта от природы очень красивая, но тихая, забитая мужем до рабского состояния женщина часто приходила к ним за разными мелочами и просто посидеть за чашкой чая с кусковым сахаром. Они с бабушкой долго чаевничали, ожидая, пока благоверный тети Ани, Николай, не угомонится после вечерних возлияний. С утра, мучаясь жестоким похмельем, он обычно срывался на жене, и на следующее чаепитие тетя Аня обычно приходила с синяками. Чуть позже, в конце того лета, у нее был весьма предсказуемый в такой жизненной ситуации короткий роман с приезжим дачником, молодым, интересным и энергичным. Роман короткий и трагический. Место влюбленные выбрали очевидное, но неудачное. В поле, в густой траве. У дачника был сказочный по тем временам маленький пузатый импортный магнитофон, с которым он стал звездой вечерних гуляний. Видимо, в тот день магнитофон был призван дополнять музыкой романтическую атмосферу, и Анна с кавалером сделали звук погромче, а сами увлеклись настолько, что не услышали подъехавшей сенокосилки.

Проводить тетю Аню на кладбище упившийся вдрызг Николай так и не вышел, во всеуслышание заявив, что Господь покарал неверную жену, а сам он видеть ее, даже покойную, теперь не желает. Милада, вместе со всеми стоявшая на улице возле их дома, у гроба, покоившегося на двух табуретках, видела, однако, что он украдкой подглядывает из-за кружевной белой занавески в окне. Анна лежала, укрытая саваном, и выглядела такой красивой и умиротворенной, что деревенские женщины, жалеючи ее, голосили вполне искренне, но радовались при этом, что ушла от постылой доли…