Алана Инош - Слепые души

 – А, – дошло до меня. – Вы сестра Али?

 – Она самая, – ответила она. – Садись, не бойся. Похищать тебя я не собираюсь. Поговорить надо, вот и всё.

 Красавицей Диана Несторовна, по всей видимости, никогда не была. Роста она была довольно высокого, но её фигура была далека от идеала. Хотя толстой её назвать было нельзя – хорошо сшитый костюм успешно скрывал недостатки её телосложения, – но похвастаться теми великолепными пропорциями, какими обладала Альбина, она не могла. Приличествующий для женщины минимум волос, оставленный на её голове ножницами парикмахера, был полон седины, но такой цвет, как ни странно, даже шёл ей. Её лицо также не блистало красотой: его черты были грубоватыми, подбородок тяжеловат для женщины, между бровями от привычки хмуриться пролегли суровые складки, и единственным украшением на нём были глаза – светло-серые, ясные, с природно чёрными, нетронутыми тушью ресницами. Хоть они смотрели на меня холодно и испытующе, но я каким-то непонятным для себя образом вдруг поняла, что передо мной, в сущности, хороший человек, только отчего-то враждебно ко мне настроенный. На тыльной стороне её лежащей на руле руки я заметила какое-то высыпание наподобие экземы. 

 – Не буду ходить вокруг да около, – сказала Диана Несторовна. – Мне известно, что уже около месяца ты встречаешься с Альбиной. В сущности, её интимные предпочтения – это её личное дело, но она в силу своей доверчивости не всегда умеет распознавать истинную суть людей. Отсутствие зрения тоже играет в этом свою роль. Она сейчас слепая вдвойне: и в прямом смысле, и в переносном. Она всё твердит, какой ты ангел, какое ты чудо – словом, влюблена по уши. Уж не знаю, чем ты её очаровала, какими такими достоинствами... – Диана Несторовна усмехнулась, окинув меня неприятным, оценивающим взглядом, в котором отразилось презрение. – С виду ты девчонка так себе. Впрочем, для Альбины внешность, как ты понимаешь, играет последнюю роль... Может, ты обладаешь какими-то интимными качествами?

 От неё исходил такой мощный поток враждебности, взгляд обдавал таким холодом, что мне стало очень и очень не по себе, и это даже мягко сказано. А что касается её голоса, то я выразилась неточно, назвав его неприятным. Неприятен он был лишь в той степени, в какой может быть неприятна для тела ледяная вода; подобно воде же, он был чистым и звучным, чем-то он даже напоминал голос Альбины, но в нём как будто перезванивались, стукаясь друг о друга, ледышки. Слегка ошарашенная её «наездом», я прижимала к себе пакет с продуктами, и он при этом шуршал. Поморщившись, Диана Несторовна не сказала, а скорее приказала:

 – Поставь свой пакет на заднее сиденье и не шурши! Раздражает.

 Я не посмела ослушаться и поставила пакет на заднее сиденье, а сама вдруг подумала: а отчего её так раздражает шуршание пакета и отчего она так морщится, как будто у неё что-то болит? Потирая пальцами нахмуренный лоб, она сказала:

 – Так на чём я остановилась? А, да. Твои интимные качества меня не интересуют, меня интересуют твои истинные намерения. Иными словами, что тебе нужно от Альбины? На секс-кошечку, охотящуюся за кошельками, ты вроде не похожа.

 Я нашла в себе смелость улыбнуться:

 – А на кого я, по-вашему, похожа?

 Взгляд Дианы Несторовны остался по-прежнему холоден и остр, как скальпель хирурга.

 – По-моему, ты похожа на полное ничтожество, – сказала она. – Я навела кое-какие справки, так что мне про тебя известно практически всё – где родилась, где училась, чем живёшь. И знаешь, дорогуша, какой вывод я сделала? Ты никто, и звать тебя никак. По-моему, в жизни Альбины тебе не место.

 Она ещё не знала, что не пройдёт и получаса, как я буду для неё «золотцем» и «лапушкой», а она будет измерять мне давление и готовить для меня яичницу с колбасой; если бы ей кто-то сказал об этом, то получил бы от неё плевок в лицо. Несомненно, она хотела меня уязвить, и ей это удалось. Эти слова – «никто» и «ничтожество» – вонзились мне в душу острыми сосульками, а к горлу подступил солёный ком, но я, собрав в кулак все силы, постаралась не показать, что мне больно. Посмотрев на мою враждебно настроенную собеседницу сквозь задумчивый прищур улыбки, я вдруг увидела всё ясно, как на ладони, и, увидев, перестала её бояться. Её мучила головная боль, оттого она и была такой раздражительной, а ещё ей в детстве не хватало материнской ласки и нежности. Её суровость и жёсткость были всего лишь защитной позицией против окружающего мира, а коротко остриженная голова – протестом против глупого стереотипа «у бабы волос долог, а ум короток».

 – Наверно, трудно жить, никому не доверяя и всех подозревая, – сказала я. – Почему вы думаете, что вас окружают одни враги, и вам надо постоянно от кого-то оборонять себя и вашу сестру? Вы сильный и умный человек, но ваш враждебный посыл, отправляемый вами в этот мир, возвращается бумерангом и бьёт вас по голове – оттого она у вас и болит.

 В её глазах читалось недоумение, но она всё ещё прикрывалась щитом враждебности.

 – Что, изображаешь из себя психолога? – усмехнулась она. – Давай, давай. Только я тебя всё равно насквозь вижу, голубушка.

 Видимо, боль усилилась, потому что она слегка побледнела и снова поднесла руку ко лбу.  Я сказала:

 – Ничего вы не видите, Диана Несторовна. То, что вам кажется, что вы видите – это вы сами себе внушаете годами. Знаете, в чём ваша главная проблема? Вам просто-напросто до боли не хватает человеческого тепла и ласки. Вам не хватает любви. Вы привыкли жить во враждебном мире и на агрессию отвечать агрессией, и это покрыло вас твёрдым панцирем, под которым никто не может разглядеть вашу истинную суть. А вы ведь неплохой человек – может быть, добрый, чуткий и способный на глубокие чувства. Только этого никто не знает – все вас боятся, потому что вы никого к себе не подпускаете на пушечный выстрел. И поэтому вы изголодались по теплу и нежности, которой вам никто никогда не подарит, если вы будете сохранять эту позицию. Знаете, а я вас не боюсь. Мне вас очень жалко. Сильно у вас болит голова?

 Это был излишний вопрос: по морщинам на её побледневшем лбу всё было и так видно. Не знаю, что на меня вдруг накатило; мне неудержимо захотелось пожалеть и приласкать её, как несчастного, недолюбленного ребёнка, страдающего и больного. Повинуясь этому порыву, я погладила её по стриженым седым волосам, по поражённой экземой руке и поцеловала в щёку. Видимо, это было не то, чего она ожидала, потому что морщины на её лбу разгладились, а лёд во взгляде растаял. Она смотрела на меня так, будто видела перед собой нечто необычайное – по меньшей мере, гуманоида.

 – А к Альбине я очень хорошо отношусь, – закончила я. – Она очень мне нравится. Мне не нужны от неё ни деньги, ни дорогие подарки. Даже если бы она не ездила на джипе, а ходила пешком и была нищая, как бомж, я бы всё равно почувствовала к ней то, что я сейчас чувствую. Я понимаю, вы её очень любите и беспокоитесь за неё, но в данном случае ваши опасения напрасны. Вы сами видите – я не секс-кошечка и не охотница за кошельками. Я не собираюсь вам ничего доказывать: вы, как я вижу, уже сделали свои выводы. Что ж, оставайтесь при них, я ничего поделать не могу. А сейчас извините, я пойду домой. Мне ещё обед приготовить надо.