Артур Дойл - Истории, рассказанные у камина (сборник)

Когда через два дня мы встретили его в Нью-Йорке, он сказал нам: «С того дня я словно обрел крылья». Я описал этот случай в своем «Американском приключении»{30}, чтобы ему пришлось объяснить его во время своей антиспиритической кампании. Он ответил заявлением, что автором того письма не могла быть его мать, поскольку наверху страницы стоял крест, а она была еврейка. Если бы он потрудился обратиться к нам за объяснением, мы бы сказали ему, что медиум всегда ставит наверху листа крест в качестве святого символа. Этого ответа вполне достаточно.

Еще одним его возражением было то, что письмо написано по-английски. Звучит убедительно, но указывает на его незнание психических методов. Если бы медиум находилась в полном трансе, можно было бы ожидать, что она заговорит или начнет писать на незнакомом ей языке. И примеров этому не так уж мало. Однако в том случае, когда медиум не находится в трансе, а всего лишь прислушивается к мыслям и ощущениям, которые охватывают его в определенный момент, ему приходится облекать их в форму слов, пользуясь тем словарем, которым он владеет. В подтверждение могу сказать, что мне известно о случае, когда два медиума, находящиеся в одной комнате, одновременно получили одно и то же послание, но записали его совершенно разными словами. Таким образом, второе возражение также можно считать несостоятельным. В любом случае, человек, который пытается искренне и бескорыстно помочь кому-то, вправе рассчитывать на уважение и благодарность. Ничего подобного мы от него не дождались. Объясняется это тем же странным умственным зигзагом, который заставил его сначала использовать для своего же псевдонима имя великого француза, отца современной магии, а потом написать целую книгу «Разоблачение Удина», чтобы доказать, что тот был обманщиком{31}.

Однако с этим сеансом автоматического письма в Атлантик-Сити связан еще один весьма любопытный и заставляющий задуматься эпизод. Когда взволнованный Гудини встал из-за стола, он взял карандаш, наклонился к листу бумаги и произнес: «Интересно, а у меня что-нибудь получится?» Карандаш пришел в движение, и он вывел одно слово. После этого он посмотрел на меня, и я пришел в изумление, потому что увидел в его взгляде хорошо знакомое мне выражение медиума, находящегося под влиянием силы, выражение, которое невозможно подделать. Глаза устремлены на тебя, но ты понимаешь, что сфокусированы они не на тебе. Я взял лист, на нем было слово «Пауэлл». В Англии незадолго до этого умерла моя близкая знакомая Эллис Пауэлл, поэтому для меня это слово имело особенный смысл. «Господи, Гудини! – воскликнул я. – Неужели и Саул во пророках?{32} Да вы сами – медиум». Лицо его сделалось каменным, и он ничего не сказал, но мне показалось, что мое замечание привело его в замешательство. Потом он пробормотал что-то о том, что знал одного человека в Техасе по фамилии Пауэлл, хотя и не смог объяснить, почему именно эта фамилия пришла ему на ум в тот миг. После этого он собрал все бумаги и поспешил покинуть комнату. Возможно, в тот день я коснулся главной тайны его жизни, тайны, которую не до конца понимали даже самые близкие к нему люди. Каждый из фактов в отдельности можно как-то объяснить, но, когда дюжина фактов указывает на одно и то же, есть повод задуматься.

Я уже говорил, что склад мышления Гудини был совершенно непредсказуем. Посудите сами. Когда мы с женой хотели помочь ему, мы руководствовались, как я показал, лишь одним побуждением – как-то утешить его, потому что он всегда говорил, что хотел бы связаться со своей матерью. Подобное мы делали не раз с другими людьми. Даже если допустить, что мы ошиблись, мы были, как он часто говорил, до смерти искренни. Но после того как мы встали из-за стола, он сам написал слово «Пауэлл», которое для меня очень много значило. Если это написано не под психическим влиянием, зачем вообще он взялся что-то писать? Ведь никто не просил его этого делать. Когда ему пришлось давать этому объяснение, Гудини столкнулся с определенной трудностью, поэтому в своей книге он написал, что это была «целенаправленная мистификация» с его стороны, и что эту фамилию он написал, руководствуясь своим собственным волеизъявлением. Таким образом, если мы были с ним искренни, он нас, скажем так, разыграл. Стоит ли удивляться, что теперь мы вспоминаем этот случай с определенной горечью? Он не делает попытки объяснить, почему из всех известных ему фамилий он выбрал именно ту, которая была близка мне. Должен же быть какой-то предел совпадениям.

Любопытно то, что ни моя жена, ни я не знали, что было написано в той записке от матери, пока не прочитали об этом в его книге. Записка писалась так быстро, что медиум, пребывая в полубессознательном состоянии, могла, в лучшем случае, лишь получить смутное представление о ее содержании. Я же на письмо даже не взглянул. Когда я прочитал его, мне оно показалось очень трогательным и нежным, наполненным любовью. Как я объяснял выше, медиум, получающий мысли, вынужден переводить их на свой язык. Поэтому в некоторых предложениях я узнаю стиль жены, но в основном письмо намного экспрессивнее, можно даже сказать, намного восточнее, чем все, что я знаю о своей жене. Вот короткий отрывок:

«О, мой дорогой, мой дорогой! Слава Богу, все закончено. О, как же долго я старалась. Теперь я счастлива. Конечно же, я хочу поговорить с моим мальчиком, моим родным любимым мальчиком… Меня расстраивало только то, что мой любимый сынок не знал, как часто я была рядом с ним все это время… Я только хочу, чтобы он знал, что… что… я перекинула мост через пропасть… Это все, чего я хотела… так сильно. Теперь я могу обрести покой».

Это было длинное и нежное письмо, полное внутренних указаний на подлинность. У меня нет ни малейших сомнений в том, что Гудини был потрясен и после этого еще несколько дней не находил себе места. Все возражения были придуманы им впоследствии, для того чтобы спасти ситуацию.

В своем описании этих событий Гудини делает акцент на том факте, что миссис Гудини за день до того разговаривала о его делах с моей женой. Если послание в действительности пришло из подсознания моей жены, я не сомневаюсь, что какая-то часть этой информации непременно просочилась бы. Мне известно, что подобное происходило с медиумами, в честности которых я не сомневаюсь. Именно поэтому правильнее до сеанса медиуму вообще ничего не рассказывать, ведь лучше всего писать на чистой доске. Однако в длинном послании, записанном моей женой, не было никаких следов тех знаний, которые она получила до этого обычным путем и которыми она очень эффективно могла бы воспользоваться, если бы была настолько безнравственна, чтобы опуститься до обмана. По моему мнению, это прямое доказательство того, что послание это не являлось продуктом подсознания, а действительно пришло из того источника, который в нем указывался. Замечание Гудини о том, что его мать не упомянула, что в тот день был ее день рождения, несущественно. Что такое день рождения для тех, кто находится по ту сторону? Для них настоящим днем рождения является день смерти. Зачем бы ей упоминать об этом факте в тот миг, когда она была охвачена радостью и так взволнованна. Желание Гудини отрицать очевидное, методы, которыми он пользовался, чтобы свести до минимума и исказить нашу попытку помочь ему восстановить душевный покой, которая была предпринята по его просьбе и вопреки желанию моей жены, оставили тень в моей душе, из-за чего мое отношение к нему несколько изменилось. Я отнюдь не перестал сомневаться в его многочисленных удивительных положительных качествах, но подобный инцидент пошатнул мое доброе расположение к нему и охладил нашу дружбу.