Томас Трайон - Другой

Глаза у нее карие, проницательные, всегда веселые, живые, уверенные, с тяжелыми, как у ястреба, веками, края которых похожи на морские раковины, отливающие голубым, пурпурным и даже серебряным блеском. Руки большие, шишковатые, коричневые, все умеющие руки, излучающие ауру волшебства. И вся она окружена этой аурой магии.

Она подошла ближе, в улыбке ее скользила невинная детская мягкость, свойственная всем бабушкам. Платье ее — скромный букет полевых цветов, шепчущихся вокруг загорелых лодыжек; на груди булавка, головка-полумесяц ловит солнечные лучи золотыми рожками.

Нильс смотал леску и побежал ей навстречу.

— Dobryi den', madam.

— Dobryi den', gazhpadhin. — Она улыбнулась его приветствию и наморщила нос при виде бычка, которым он размахивал как трофеем.

— Боишься уколоться, да?

— Я не люблю рыбу, — засмеялась она. — В рыбе слишком много костей. В селедке вообще ничего нет, кроме костей.

— А икра? Ты же любишь селедочную икру. С ветчиной.

— Икру люблю, согласна. Рыбьи яйца...

— Ик! — Он сморщил нос и встряхнул добычей. — Похоже на яйца попугаев. Ты их ешь, а они проваливаются в кишки и прыгают внутри, как мексиканские прыгающие бобы. Вот так! — Отталкиваясь удочкой, высунув язык, он прыгал туда-сюда, будто боролся сам с собой, и корчил рожи.

Она прижала руку к сердцу, словно боялась умереть со смеху.

— О, douschka, что за чушь!

— Это правда! И вишни — глотаешь вишневые косточки, а они выскакивают у тебя из ушей, из твоей...

— Нильс!

— Не задавай глупых вопросов, не будет и вранья. — Он смотрел с невинным видом. — Я ничего такого не сказал.

— Нильс, — повторила она, невольно заражаясь его весельем. — Нильс, ты клоун. Клоун из цирка. Братья Рингли приедут и возьмут тебя к себе в номер.

Он захохотал.

— Как мистера Ла-Февера? — Мистер Ла-Февер, отец Эрни Ла-Февера, выступает в цирке в антрактах.

— Ну тебя, не говори так. Это в тебе бес сидит, он тебя под руку толкает.

Он поднял пристальный взгляд к небу.

— Видишь облако? Похоже немного на лицо Холланда, правда?

— Почему бы и нет, вполне возможно, — сказала она, уступая его капризу. — Нос, однако, не тот. Сам посмотри — слишком длинный. Скорее Сирано, чем Холланд.

— Зато какие глаза — миндалевидные, как у китаеза, точно?

— Надо говорить «китаец», а не «китаез», — мягко поправила она. — Обзываются только хулиганы и пьяницы...

— Как дядя Джордж, — сказал он дурашливо.

— Нильс!

— Но я ведь слышал, как тетушка Ви кричала, что он опять...

— Не дерзи, детка. — Она пыталась говорить строго, но совсем не могла притворяться, что тоже свойственно всем бабушкам.

Какое-то время они развлекались, отыскивая интересные лица и формы в процессии кучевых облаков: слон, корабль с матросами, буйвол, три толстые леди «с огромными задницами» — Нильс нарисовал в воздухе два полукруга.

— Что у тебя опять с пальцем? — Она взяла его за руку, склонилась над ней. — Придется положить листеокторин на ранку.

Листерин был для нее панацеей на все случаи жизни.

— Нет, все нормально, бабуленька. — Отказавшись от медицинской помощи, он пососал ранку и сплюнул.

— У тебя это единственная рубашка?

— Нет.

— И теннисные туфли у тебя есть свои. Зачем ты таскаешь старые вещи Холланда? — Ах, думала она, посмеиваясь над собой, как далеки друг от друга мальчишки и старые леди. Да разве может она надеяться когда-нибудь навести мост через пропасть? Пока она сжимала ему палец, чтобы выдавить кровь, он смотрел мимо, в сторону луга, где виден был мистер Анжелини, метавший в кучу свежескошенное сено, и где время от времени вспыхивало алое пятно — это он останавливался и утирал пот цветным платком. А у амбара — другие цветные пятна, вот розовое, там отсиживается Холланд, а вот голубое — Рассел Перри, передохнув после своих одиноких развлечений, снова цепляется за цепь блока.

— И чем же ты занимаешься с утра до вечера?

— Я?

— Угу, ты. Расскажи, что ты делал сегодня.

— Ну, я много чего делал. Я сходил в Центр и купил тебе мозольный пластырь.

— Спасибо.

— На здоровье. И пилюли, они стоят на полке над раковиной. Можешь выписывать еще один рецепт.

— Спасибо.

— На здоровье. И я занимался.

— На пианино?

— Нет, фокусами. Для представления. С Холландом.

— Что? Ах да, трюки Холланда... — Она прижала палец к губам и говорила полушепотом. — Что за трюки на этот раз?

— Карточные фокусы. «Королевский марьяж» — его делают с картинками.

— С фигурными картами.

— Ну да. И еще похороны. Так грустно. Крыса умерла.

— Умерла? Как?

— Ну просто — умерла. Холланд велел мне избавиться от нее, я так и сделал.

Она прервала его взглядом:

— Холланд?

— Да.

— А ты?

— Я сделал это. Похоронил ее. Настоящие похороны: нашел коробку из-под печенья, положил в нее крысу и зарыл в укропе. Потом я хотел положить цветы на могилку, но вместо этого отдал их маме.

— Отдал Сане?

— Да. Клевер. Это был клевер, тот самый, который она так любит, ну я и отдал его ей. Она...

— Да?

— Нет, ничего. — Он вспомнил обещание хранить секрет Александры. Нильс сел на пристань и похлопал по доскам рядом с собой. Не замечая протянутой руки, она сбросила парусиновые туфли с V-образными вырезами спереди и села рядом, свесив ноги, погрузив пальцы в воду. Осторожно, чтобы этот лунатик не взбрыкнул, прижала его голову к груди, стала перебирать и легонько подергивать вихры. От этого волосы становятся крепче, утверждала она: в роду Ведриных плешивых не водилось. Она начала проделывать манипуляции с их волосами, когда они с Холландом были совсем крохами.

— Почему мама так любит клевер? Ведь это просто сорняк, да?

— Клевер один из самых распространенных у нас диких цветов, но не сорняк. Ты же знаешь эту историю с клевером. Свадебный букет твоей мамы. — И снова она начала рассказывать о том, что была мировая война и папа, ждавший отправки в Форт-Диксе, и Саня, его мама, решили срочно пожениться, пока его не отправили в Европу. И о том, как были приглашены дядя Джордж и тетя Валерия и в последнюю минуту тетушка Ви вспомнила, что у невесты нет букета, и перепрыгнула через ограду ближайшего пастбища, где нарвала клевера...

— И наступила на коровью лепешку, — добавил он.

— Да. На коровью лепешку, если тебе так хочется. И с тех пор, — закончила она, — твоя мама всю жизнь украшает себя клевером. А у тебя уже есть свой любимый цветок?

— Не-а...

— Что бы это такое могло быть? — спросила она и указала на охапку свежесрезанного камыша, лежавшего неподалеку на речном берегу.

— Камыш, — сказал он с невинным видом.