Гильермо дель Торо - Штамм. Начало

– Ну, пап!

– Мне просто спокойнее со старыми добрыми итальянскими ребятами, которые для набора очков всего-навсего пожирают грибы.

– Ага. Еще расскажи, сколько километров ты каждый день топал по колено в снегу, чтобы добраться до школы.

– Ах так!

Эф метнулся к сыну, но мальчик был начеку – он мгновенно прижал локти к бокам, защищая подмышки. Тогда Эф сменил направление атаки и нацелился на ахиллесовы сухожилия, тоже очень чувствительные к щекотке. Он заграбастал ноги сына, следя за тем, чтобы не получить пяткой по физиономии. Зак уже просил о пощаде, когда до Эфа дошло, что его мобильник снова вибрирует.

Эф раздосадованно вскочил – теперь он точно знал, что его работа, его профессия не дадут ему провести этот вечер с Заком. Эф посмотрел на идентификатор номера: судя по телефонному коду, звонили из Атланты. Значит, плохие новости. Очень плохие. Эф закрыл глаза и прижал вибрирующий мобильник ко лбу, пытаясь собраться с мыслями.

– Извини, Зи, – сказал он сыну, называя того по первой букве имени, как было принято у них в семье. – Я только разберусь, что там к чему.

С мобильником в руке Эф ушел на кухню и только там ответил на звонок.

– Эфраим? Это Эверетт Барнс.

Доктор Эверетт Барнс. Директор ЦКПЗ.

Эф стоял спиной к Заку. Он знал, что Зак наблюдает за ним, но не мог заставить себя повернуться к сыну лицом.

– Да, Эверетт, что такое?

– Мне только что позвонили из Вашингтона. Твоя команда уже едет в аэропорт?

– Э-э-э… сэр, дело в том, что…

– Видел по телевизору?..

– По телевизору?

Эфраим вернулся к дивану, поднял руку, призывая Зака к терпению, и взял пульт. Он поискал нужную кнопку или комбинацию кнопок, несколько раз нажал. Игра исчезла, но вместо нее ничего не возникло – экран был совершенно пуст. Зак отобрал у отца пульт и угрюмо переключил телевизор на кабельный канал.

Новости. Картинка: самолет стоит на летном поле. По периметру большого, словно очерченного страхом, круга – множество служебных автомобилей. Аэропорт, понятное дело, имени Джона Кеннеди.

– Думаю, что вижу, Эверетт.

– Со мной только что связался Джим Кент. Он собирает оборудование, необходимое твоей «Канарейке». Наша линия фронта – это ты, Эфраим. Без тебя они не сделают ни шагу.

– «Они» – это кто, сэр?

– Портовое управление Нью-Йорка. Управление транспортной безопасности. Национальный совет по безопасности на транспорте и Министерство внутренней безопасности уже гонят волну.

За названием «Канарейка» скрывалась эпидемиологическая группа быстрого реагирования. Этот проект был создан для того, чтобы обнаруживать и идентифицировать зарождающиеся биологические угрозы. В поле зрения группы входили как природные угрозы, например вирусные заболевания и риккетсиозы[13], имеющие естественное происхождение, так и угрозы, созданные человеком, – хотя финансирование проекта мотивировалось прежде всего необходимостью борьбы с биотерроризмом. Центр управления группой располагался в Нью-Йорке, но были еще и малые «Канарейки», созданные при университетских больницах в Майами, Лос-Анджелесе, Денвере и Чикаго.

Свое название проект получил благодаря давнишнему шахтерскому трюку: в целях безопасности горняки брали с собой под землю канарейку в клетке – это была своего рода «биологическая система раннего предупреждения», примитивная, но весьма эффективная. Канарейки крайне чувствительны к угарному газу и метану, и задолго до того, как уровень содержания этих газов в воздухе мог привести к отравлению людей или взрыву, обычно неумолчная птичка прекращала петь и принималась раскачиваться на жердочке.

В современном мире любой человек мог оказаться такой вот дежурной канарейкой. Работа команды Эфа заключалась в том, чтобы изолировать переносчиков инфекции, как только они прекращали «петь», распознать заболевание и предотвратить его распространение.

– А что случилось, Эверетт? – спросил Эф. – В самолете кто-то умер?

– Они все мертвы, Эфраим, – ответил директор. – Все до единого.

Келтон-стрит, Вудсайд, Куинс

Келли Гудвезер сидела за столиком напротив своего сожителя Мэтта Сейлса. Она так и называла его «сожитель»: «дружок» звучало слишком молодо, а «спутник жизни» – слишком старо. Они ели домашнюю пиццу – соус песто из пармезана и базилика, вяленые помидоры, козий сыр и несколько завитков прошутто (изюминки ради), – а пили годовалое мерло (одиннадцать долларов за бутылку). Кухонный телевизор был настроен на канал «Нью-Йорк 1», потому как Мэтт хотел смотреть новости. Что же касается Келли, то круглосуточные новостные каналы она считала своими злейшими врагами.

– Извини, – повторила она.

Мэтт, улыбнувшись, плавно взмахнул рукой, в которой держал бокал:

– Разумеется, это не моя вина. Насколько я помню, мы давно собирались провести эти выходные вдвоем…

Мэтт вытер губы салфеткой, заткнутой за воротник рубашки.

– Он всегда находит способ встать между нами. И я имею в виду вовсе не Зака…

Келли посмотрела на третий, пустующий стул. Мэтт, несомненно, ждал момента, когда Зака не будет дома. Во время затяжной битвы за попечение – битвы, посредником в которой выступал суд, – Заку разрешалось проводить выходные в квартире Эфа на Манхэттене. Для Келли отсутствие сына обычно означало, что будет домашний ужин на двоих, задушевная обстановка, интимность которой только усилится за счет всегдашних сексуальных ожиданий Мэтта, и Келли без зазрения совести пойдет навстречу этим ожиданиям, особенно если позволит себе выпить лишний бокал вина.

Обычно, но… не сегодня. Она, конечно, жалела Мэтта, но внутренне была даже рада, что ход событий нарушился.

– Я тебе все компенсирую, – подмигнула она сожителю.

– Договорились, – улыбнулся Мэтт, смирившись с поражением.

Вот почему Мэтт так ее устраивал. После Эфа – с его переменами настроения, вспышками эмоций, требовательностью, с его энергией, заставляющей подозревать, что в жилах этого мужчины пульсирует не кровь, а ртуть, – Келли требовалось более тихоходное судно. Она вышла замуж за Эфа слишком молодой и пожертвовала слишком многим – прежде всего своими собственными устремлениями, честолюбием, желаниями, – чтобы помочь ему в медицинской карьере. Если бы Келли вдруг захотела поделиться житейским опытом со своими девочками-четвероклассницами из 69-й средней школы в Джексон-Хайтсе, где она преподавала, то сказала бы им: никогда не выходите замуж за гения. Особенно за привлекательного гения. С Мэттом Келли чувствовала себя непринужденно. Более того, в их отношениях она главенствовала. Теперь ухаживали за ней, шли навстречу ее желаниям.