Сущность - Де Фелитта Фрэнк
– Да, хорошо, – ответила Синди, отворачиваясь и кладя подбородок на руки, а затем отвлеченно повторила. – Да, хорошо…
Карлотта встала из-за стола. Она посмотрела на груду позаимствованных у Синди и Джорджа пижам, которая сейчас казалась на диване до безумия большой. Мысль о переезде наполнила женщину ужасом.
– У спального мешка не было чехла? – спросила Карлотта.
– Был, в шкафу. Сейчас достану.
Синди подошла к шкафу. Часы на стене пробили скорбный час. Обе молчали. Карлотта почувствовала, как погружается в депрессию.
4
В пятнадцати минутах от Пасадены Карлотта начала узнавать старые поместья, сухие холмы с их странной, пожухлой коричневой травой и высокие бетонные насыпи, увитые плющом. Ночь словно сгустила странный туман, из-за которого дома казались призрачными. По мере того как автострада с грохотом проносилась под машиной, Карлотте все больше и больше казалось, что темнота смыкается над ней, будто тьма над дорогой образовывала туннель.
Карлотта знала, что на четвертом съезде дорога делает изгиб над влажным от тумана бетонным мостом. Темная и узкая, дорога вела к бульвару Оранж-Гроув. Затем она расширялась, и по обеим сторонам вырастали нелепые, внушительные дома, широкие лужайки и огромные пальмы. Она почти чувствовала во влажном воздухе запах этих горьких жизней, неуклюжих, неуверенных призраков с неуловимыми и двусмысленными улыбками.
До нее донеслись запахи, когда в памяти всплыли темные комнаты, тяжелые шторы, коридоры, ведущие из комнаты с роялем во внутренний дворик, а затем, с другой стороны, к розариям. Ночью в розариях пахло пылью и химическими аэрозолями. Ее мать работала в саду по ночам, руки в перчатках разбрызгивали по розам белый яд. Карлотта тогда не понимала, почему мама ждала вечера, чтобы ухаживать за розами. Она возвращалась домой, только когда отец уже храпел – тихо и сипло. Мама никогда не ложилась спать раньше него. И они не разговаривали. Их жизни были так же безмолвны, как лунный свет, отражавшийся от улиток и шипов.
Но они общались жестами. Резкими, беспорядочными, нервными жестами. Разбитые тарелки и осколки стаканов сообщали о каком-то таинственном напряжении, которое рекой разливалось по дому. И это всегда была вина Карлотты. По какой-то причине все тени лежали на ней, вокруг нее смыкалась тишина, и горечь безмолвно кричала: это все из-за тебя.
Сверкающий белизной лиможский фарфор на столе, уотерфордские графины – гордые символы унаследованного богатства матери. Сияние в солнечных лучах! Воскресное утро наполняло пение птиц и болтовня на лужайке. И Карлотта, одетая, как подсолнух, в желтое клетчатое платье, разносила дамам закуски на оловянных тарелочках. Она кланялась, очаровательно улыбалась (у нее были ямочки на щеках), и все восхищались каждым ее движением. Механическая кукла. Бледная плоть редкого фарфора движется в совершенном соответствии с официальными, неторопливыми манерами, а нежный смех мягок, как летний бриз. И голоса мужчин! Как тихий гром, звучный и далекий – боги в облаках. И тот мужчина – не верится, что он действительно ее отец, – открывал Библию и читал из нее: «Он будет тебе отрадою и питателем в старости твоей… который любит тебя…» Музыкальный голос, слегка хриплый, но глубокий, похожий на скрученный металл, гремящий на ветру. Таким далеким он казался от них всех, словно тень, которая боится падающего на всех солнечного света. Каждое воскресенье они встречались, стильные дамы и господа, некоторые известные, некоторые богатые, и выполняли ритуал вылизанного изящества. Карлотта в него не верила. Все казалось таким фальшивым. И все же она не смела ничего говорить.
Однажды поздней ночью ее разбудили голоса – их голоса. Карлотта испугалась. По огромным комнатам еще никогда не разносились такие звуки. Ее отец вскочил из-за стола и швырнул черную книгу – записи о тратах – в серую стену. Или в маму? Из-за чего они кричали? Что такое «ипотека»? Что такое «закон о зонировании»? Он сделал что-то плохое. И это было связано с той черной книгой. И отец заметил, что Карлотта на него смотрит. Она не хотела. Ее разбудил шум. Он ударил дочь. Мама закричала. Два месяца спустя к ним пришел адвокат. Что такое «развод»? Почему этого хотела мать, а не отец? Но адвокат их отговорил. Из-за Карлотты.
С того момента все стало бессмысленным. Они говорили и действовали без всякой цели, только со злостью, о которой нельзя упоминать. Но развод, который они продолжали обсуждать во время коротких вспышек гнева под зонтиками от солнца, не зная, что Карлотта видела и слышала их из сада, – этот развод не состоялся. Они остались вместе из-за Карлотты. Она была единственным, что между ними сохранилось общего. Через нее они изгонят свою враждебность. Найдут причину для существования. Они все скованы друг с другом в одной и той же темноте.
С каждым годом холодность росла. Мать перенесла свою кровать в комнату в конце коридора. Отец похудел и облысел, его кожа покрылась сыпью, и он боролся за власть в церкви. Затем тело Карлотты начало меняться. Она пыталась это предотвратить, но никак не могла. Ее грудь стала мягкой, там, где сходились ноги, начали расти волосы, а однажды пошла кровь. Она закопала трусы в розарии, но это повторилось снова, а потом еще.
Лежа одна в своей постели, вслушиваясь в тишину пустого дома, она испытывала странные чувства, будто в нее вселился дружелюбный незнакомец. Нежная весенняя ночь, лунный свет, проникающий в окно, касался мебели из европейского дуба и срезанных цветов и заставлял их танцевать для нее – невероятных животных, которые кувыркались в серебристом сиянии.
Но не в своем воображении Карлотта обнаружила изгибы и мягкие впадины своего тела. Ее чувства внезапно сосредоточились там, почти болезненно, и поднимались все выше и выше, быстрее и быстрее, пока, обессиленная, она не увидела мысленным взором луну и звезды, разлетающиеся на тысячи расплавленных осколков. Медленно она перевела дыхание, не понимая, что произошло. Где она была? Кто-то слышал?
Но однажды вечером мотыга матери зацепила в земле грязные трусы в пятнах крови, засохших и ржавых. И впервые она услышала, как родители разговаривают приглушенными голосами.
Они раздели ее и попытались искупать, но Карлотта не могла вынести и мысли о том, что к ней будут прикасаться, поэтому отстранилась. «Карлотта, поверни лицо свое ко мне…»
Ночью, в своей спальне, они обсуждали изменения в ее теле, но ей было тошно слышать это из их уст. Прикосновение рук отца стало холодным и отталкивающим.
Внезапно родители стали наблюдать за ней. И в этом почему-то было что-то непристойное. Что они высматривали?
К четырнадцати годам Карлотта чувствовала себя взрослой женщиной, которую засунули в тело ребенка. Придали другую форму. Она убежала. Они вернули ее. Они молились за нее. Они угрожали ей. Они рассказали о великом зле, которое побудило ее сбежать.
Они купили ей вещи – детские вещи. Кукольный домик с крошечными человечками и мебелью, ушастыми зверушками из ткани, воображаемый мир. Они хотели, чтобы она была ребенком, чье обаяние и интеллект могли бы отогнать желание, овладевавшее ею. Эти чувства не испортят ее, не будут мучить, ей не придется влачить из-за них адское существование…
Чувства, которые будоражили ее на закате, в компании друзей под тихую музыку по радио, отблески волн, сверкающих на пляже, – все это казалось парализованным, превратилось в облако жужжащих голосов, каждый из которых превращал ее в их образ. Она хотела жить, но была заперта в их чулане. Она почти ощущала вкус окружавшей ее жизни, такой близкой и в то же время такой недосягаемой.
Инстинкт вел ее к мальчикам, суровым и постарше. Только у них хватит смелости вырвать ее из паутины, которую сплели родители. Ей нравилось пить с ними запретное вино, нравилась их грубоватость. Она хотела, чтобы кукольный домик сломался, куклы рассыпались, а на их месте выросли живые люди.
Однажды в выпускном классе она увидела юного парня, приехавшего на мотоцикле. Он уже явно не учился. Но ему нравились школьницы. Его звали Франклин Моран.
