Черная изба - Анна Лунёва
– Хорошилова, ты мне тут не пищи! – резко прервала Леночку Светлана Геннадьевна в очередной раз, когда та пыталась отвечать. – Ты мне зачет не сдашь, я почти уверена. Мне такие студенты не нужны. В операционной так же будешь мямлить? Вон из кабинета, смотреть на тебя тошно!
Леночка, красная как рак, подбежала к своей парте, под сочувственными взглядами одногруппников как попало побросала в сумку тетради и учебники и выскочила из класса, запнувшись о порог. Больше в тот день на занятиях она не появилась, а вечером взяла у Кати конспект по хирургии и уселась его переписывать. Это затянулось на целую неделю: Светлана Геннадьевна давала материал большими кусками, не делая перерывов на практическую работу. Практика должна была начаться в феврале, после сессии.
– У Федоровой совсем крыша поехала, – пугали друг друга притихшие студенты, – экзамена по ее предмету как бы нет, а как бы и есть. Никаких автоматов, зачет в устной форме: надо будет правильно назвать все хирургические инструменты и объяснить, для чего они нужны. Никаких там тебе «ну, скальпель», «длинные ножницы» – все как в учебнике. А они все одинаковые, блин! Ну как одинаковые – какие-то подлиннее, какие-то покороче, где-то лезвия кривые, где-то широкие. Никогда не сдадим! В учебнике они все мелкие и похожи друг на друга, а к настоящим инструментам наша Крыса не подпускает…
В середине декабря Настя Колесникова, белобрысая любительница свадеб, неожиданно заявила, что больше учиться здесь не будет.
– Я замуж выхожу, – гордо заявила она на перемене Кате, Леночке и Вике. – У меня теперь хлопот полно.
– Ты что, замуж за вдовца с десятью детьми выходишь? Или в Африку уезжаешь? – неожиданно влезла Надя. Обычно она в общие разговоры не вмешивалась, на переменах молча сидела и листала бесконечную ленту новостей в телефоне.
– Нет, с чего бы? Паше двадцать семь, он менеджер по продажам, у него квартира в Новосибирске…
– А почему тогда учебу бросаешь? Время ходить на занятия у тебя, как я понимаю, будет. Тебе что, профессия не нужна? Тебе деньги не нужны? – Надя сердито смотрела на Настю, изумленно распахнувшую густо накрашенные ресницы. – Когда разведешься, как зарабатывать будешь? А если с детьми останешься? Потом ох как тяжело будет ошибки исправлять…
– Да ну тебя, Надежда! – Настя обиженно поджала губы. – Что, по-твоему, всем на свете разводиться, прямо как тебе? Паша не хочет, чтобы я работала, он у меня настоящий мужчина.
Надя не ответила, сделав вид, что снова углубилась в чтение ленты. Ее палец скользил по экрану, но брови были нахмурены, зрачки не двигались. Катя понимала, о чем она думает. Настя, рассерженно фыркнув, пересела от них в самый конец аудитории. На следующий день она действительно забрала документы и даже не пришла попрощаться с группой.
– Ну и дура, – резюмировала позже в общежитии Надя, захлопнув ненавистный учебник по английскому и налив себе чаю. – Я тоже думала, что у меня настоящий мужчина. А когда Васька с Наташкой родились, я у него деньги на прокладки выпрашивала. Своих-то не было. А он мне сказал: «Простынь старую на тряпки порви, кому ты нужна?» Так и ходила с тряпками. – В ее голосе звучала горечь. – Во двор с коляской, на молочную кухню, в поликлинику… Нет их, этих настоящих мужчин, девочки, запомните. Каждая из нас сама за себя.
Катя смотрела в Надино лицо над ярко-желтой чашкой, и оно казалось ей безумно старым, даже древним, выточенным из камня, как у идола с острова Пасхи.
* * *Перед самым началом зачетов, в выходные, вместе решили поехать в город. Вика и Катя – за новогодними подарками для родни и друзей, Надя, конечно, собиралась сесть там на электричку до Черепаново. Неожиданно с ними засобиралась и Леночка.
– Хочу подарок сестре купить, – пояснила она, влезая в розовую куртку.
Теперь, когда температура на улице не поднималась выше минус пятнадцати, она поддевала под нее огромный растянутый свитер с оленями, похоже, принадлежавший еще ее отцу во времена студенчества. Катя догадывалась, что у Леночкиной семьи нет денег на новую одежду для старшей дочери. В пятницу, на фармакологии, Елена Алексеевна подошла к Леночке и положила на парту бланк заявления на материальную помощь.
– Хорошилова, ты почему не зашла в деканат на прошлой неделе? Я всем говорила, что с десятого числа можно будет написать заявление. Пять тысяч точно дадут. Они тебе что, лишние?
– Я… я забыла, – пискнула Леночка.
Катя обернулась и увидела, что она как-то странно перекосилась за партой, словно стараясь оказаться подальше от директрисы. Леночка не смотрела ни на бланк заявления, ни на Елену Алексеевну, уставившись на свои коленки.
Директриса, вздохнув, сказала:
– Ну, забыла так забыла. Давай заполняй, я сразу подпишу. И зайди-ка все же в деканат после пар.
– Кстати, Лен, ты в деканате-то была? – вспомнила Катя, когда Вика и Надя вышли за дверь, уступив подругам место у вешалки. – Ну, как Елена Алексеевна просила?
– Не была. – Леночка боролась с заевшей молнией на кармане куртки.
– А поче… – Катя осеклась, заметив, как Леночка со злостью дернула замочек.
– Да потому! Чего я там не слышала? Опять начнет долбить, что я должна стараться, что они на меня надеются, что мне отдельное жилье будет и хорошая зарплата… Кать, ну почему я живу именно там, в этом дурацком Лебяжьем? Жила бы в городе – не было бы всего этого… Жила бы как все в городе живут, пошла бы учиться на художника… выкрутились бы как-нибудь… А тут… – Она по-детски скривила лицо, и Катю вдруг захлестнула волна неожиданной жалости и нежности к несчастному ребенку, который вдруг проглянул за нескладной затюканной девушкой.
– Леночек, Леночка… – приговаривала она в растерянности, не зная, чем утешить подругу. – Ну ты же знаешь, я вот из города. И не взяли меня в консерваторию. Связки не смыкаются, сказали…
– А у меня все смыкается! – отчаянно выкрикнула Леночка, некрасиво сорвавшись на визг на слове «все». Катя оторопела, увидев, что из ее глаз брызнули злые слезы. – Я ездила… ездила в художественное училище осенью, рисунки свои показывала! Они сказали… сказали, что возьмут меня, если я к ним приду учиться! Что у меня самый настоящий талант, что я просто находка! Кать, понимаешь? А я не приду! У них даже с общежитием проблемы, студенты жилье в городе снимают! И стипендия самая обычная, а там один этюдник – восемь тысяч, Кать!..
Леночка утихла. Ее рука машинально комкала куртку на груди, ища кулон. Она несколько секунд молчала, потом вытерла глаза рукавом и снова заговорила:
– Я даже маму не спрашиваю. Что спрашивать? Она получает пятнадцать на руки, все остальное – едой, коммуналкой… А снять квартиру в Новосибирске – двадцать, и это крошечная однушка, максимум на двоих можно будет поделить. А остальное на что? Проезд, еда, краски, кисточки…
Дверь открылась, и в комнату заглянуло круглое лицо Вики в вязаной желтой шапочке с кошачьими ушками.
– Девчонки, вы там скоро? Автобус по расписанию через восемь минут.
– Скоро, – отозвалась Леночка, нагибаясь, чтобы застегнуть сапог. Шепотом она продолжила: – Ты прости меня, Кать, что я так разоралась, ты-то ни в чем не виновата… Не о чем мне с Еленой Алексеевной разговаривать. Смысла в этом нет. Можно сколько угодно мечтать, что после пяти лет работы ветеринаром в деревне я все брошу и поеду поступать в художку, но мы же все понимаем, да? Есть что-то надо, одеваться, лечиться, матери с отцом помогать, Маринку на ноги ставить… Не хочу, чтобы она, как я, ходила в чужой одежде и на подарки родным с обедов откладывала. А художка… Была у нас одна такая Маша Кочерга, лет на шесть меня постарше. Это фамилия такая, Кать, она среди девчонок самая красивая была, как из журнала… В актрисы метила. У нее родители пасеку держат – в общем, деньги были. Отправили ее поступать в театральное училище – провалилась, но в деревню возвращаться отказалась, сказала, что ей тут все надоело и что будет на следующий год поступать. На курсы там ходила, даже квартиру ей купили… Теперь эта Маша вообще пропала, никто не знает, где она. Ну, родители, наверное, знают, но молчат. А она с тех пор в деревню не приезжает. Говорят, то ли спилась, то ли…
