Филип Фармер - Первокурсник

Филип Хосе Фармер

Первокурсник[1]

Впереди Десмонда мыкался патлатый юнец — в сандалиях, в драных синих джинсах и грязной футболке. В заднем кармане торчала дешевая книжонка карманного формата: «Собрание сочинений Роберта Блейка». Вот он повернулся — на груди его красовались огромные буквы «М. У.». В чахлых усах на манер Маньчжу[2] застряли хлебные крошки.

При виде Десмонда желтые глаза юнца (небось желтухой переболел!) изумленно расширились.

— Здесь тебе не дом престарелых, папашка. — Парень ухмыльнулся, показав непропорционально длинные клыки, и развернулся к регистрационной стойке.

Щеки у Десмонда горели. С того самого момента, как он встал в очередь перед столиком «Первый курс, ОТОИАИД, А-Д», он ощущал на себе косые взгляды, слышал сдавленные смешки и приглушенные комментарии. Среди всей этой молодежи Десмонд выделялся, как доска объявлений в цветущем саду, как труп на пиршественном столе.

Очередь продвинулась еще на одного человека. Будущие студенты разговаривали промеж себя, но негромко, вполголоса. Для своих лет они вели себя на удивление сдержанно, за исключением впередистоящего умника.

Может, так на них сказывалась окружающая обстановка. Спортзал, построенный в конце XIX века, давно не ремонтировали. Некогда зеленая краска облупилась. Окна под самым потолком были разбиты; разлетевшееся вдребезги слуховое оконце заколотили досками. Деревянные половицы просели и скрипели; баскетбольные кольца проржавели. И однако ж М. У. вот уже много лет выигрывал чемпионаты во всех видах спорта. Хотя зачисляемость здесь была куда ниже, чем у соперников, команды каким-то образом умудрялись выходить в победители, а зачастую и с высоким счетом.

Десмонд застегнул пиджак. Стоял теплый осенний день, но в здании было холодно. Прямо можно подумать, что за спиной — айсберг, а не стена. Над головой гигантские лампы пытались разогнать темноту, что опускалась все ниже — так туша мертвого кита погружается в морские глубины.

Десмонд обернулся. Стоявшая за ним девушка улыбнулась. На ней была свободная рубашка-дашики в африканском стиле, разукрашенная астрологическими символами. Черные волосы коротко подстрижены, черты лица мелкие, правильные, но слишком остренькие, чтобы казаться красивыми.

Казалось бы, среди всей этой молодежи непременно должны были бы попадаться и хорошенькие девушки, и привлекательные юноши. Десмонд побывал на многих кампусах и примерно представлял себе статистику красоты в среде студенчества. Но здесь… Вот, например, девушка в очереди справа — лицо как у фотомодели, и все же… чего-то недостает.

Или, скорее, наоборот — ощущается что-то лишнее. Какое-то не поддающееся определению качество, но…Что-то отталкивающее? Нет, вот оно и исчезло. А вот — появилось снова. Перепархивает туда-сюда, точно летучая мышь, что вылетает из тьмы в серые сумерки, снова взмывает ввысь — и исчезает.

Впередистоящий пацан снова обернулся. И усмехнулся от уха до уха — точно лис цыпленка почуял.

— Что, папашка, лакомый кусочек? А ей, типа, нравятся мужики постарше. Может, вы с ней сговоритесь да помузицируете как-нибудь на пару.

Вокруг него реял запах немытого тела и грязной одежды — точно мухи над дохлой крысой.

— Девушки с эдиповым комплексом меня не интересуют, — холодно отрезал Десмонд.

— В твои годы выбирать не приходится, — фыркнул юнец и отвернулся.

Десмонд вспыхнул, мгновение поиграл с мыслью врезать парню в челюсть. Не помогло.

Очередь снова немного продвинулась. Десмонд глянул на часы. Через полчаса ему назначено позвонить матери. Раньше надо было приходить. Но нет, проспал, а будильник отзвонил себе положенное число раз и снова затикал, как будто ему все равно. Так оно, разумеется, и есть, хотя, казалось бы, вещи должно сколько-то интересоваться хозяином. Мысль иррациональная, что правда, то правда, но, будь он рационалистом, он бы здесь не оказался, верно? Равно как и все эти студенты…

Очередь снова судорожно дернулась вперед, точно сороконожка, что то и дело останавливается, проверяя, не украл ли кто ножку-другую. Черед Десмонда подошел, когда к телефонному звонку он опоздал уже на десять минут. За регистрационным столом восседал человек куда старше Десмонда. Лицо сплошь покрыто морщинами: словно серое тесто истыкали ногтями — и выдавили в некое подобие человеческого облика. А вместо носа воткнули в тесто клюв каракатицы. Но глаза под седыми растрепанными бровями, пульсировали жизнью — как кровь, вытекающая из ран.

Рука, принявшая документы и проштемпелеванные карточки Десмонда, тоже не казалась стариковской. Широкая, пухлая, белая, с гладкой кожей. Под ногти набилась грязь.

— Тот самый Родерик Десмонд, я полагаю.

Голос звучал скрипуче и резко — ничуть не похоже на стариковский дребезжащий дискант.

— А, вы меня знаете?

— Я знаю о вас. Я прочел несколько ваших оккультных романов. А десять лет назад не кто иной, как я, ответил отказом на ваш запрос отксерокопировать отдельные части той самой книги.

Бедж на поношенном твидовом пиджаке гласил: «Р. Лайамон. КОТОИАИД». Стало быть, это председатель комитета Отделения теоретического оккультизма и альтернативных исторических дисциплин.

— Ваша работа о неарабском происхождении имени Альхазред — блестящий образчик лингвистического исследования. Я знал, что имя это не арабское и даже не семитское, но сознаюсь, что понятия не имел, в каком веке это слово выпало из арабского языка. Ваши рассуждения о том, как оно сохранилось исключительно в связи с йеменцами, совершенно справедливы. И да, вы правы: изначально оно значило не «безумный», а «видящий то, чего видеть не следует».

Лайамон помолчал, а затем с улыбкой осведомился:

— А ваша матушка сильно жаловалась, когда ей пришлось сопровождать вас в Йемен?

— Н-н-н-н-никто ее не заставлял, — пробормотал Десмонд. И, набрав в грудь побольше воздуха, спросил: — А вы откуда знаете?..

— Читал кое-какие биографические справки о вас.

Лайамон хихикнул — точно гвозди в бочонке громыхнули.

— Ваша работа, посвященная Альхазреду, и ваши глубокие познания, явствующие из ваших романов, — вот основные причины, по которым вас приняли на этот факультет, при ваших-то шестидесяти годах.

Лайамон подписал все бумаги и вернул Десмонду регистрационную карточку.

— Это отдадите в кассу. Ах да, в семье у вас сплошь долгожители, верно? Смерть вашего отца явилась несчастливой случайностью, но его отец дожил до ста двух лет. Вашей матушке восемьдесят, однако проживет она никак не меньше ста. А у вас — у вас впереди еще лет сорок жизни, как вы и сами знаете.