Вольфганг Хольбайн - Колдун из Салема

Вольфганг Хольбайн

«Колдун из Салема»

Книга первая

Гибель великого колдуна

Море стало гладким как зеркало. За последние два часа опустился туман, и, по мере того как его седоватые клубы принимали вид колышущихся облаков, а затем сгущались в тяжелые, медленно ползущие над поверхностью воды пласты, море успокаивалось. Волны уменьшились. Их ритмичное глухое шлепанье, монотонным хором сопровождавшее судно под названием «Владычица тумана» в течение последних тридцати четырех дней плавания, стало стихать, а потом и совсем смолкло.

И вот судно остановилось, чуть покачиваясь на волнах. Большие, много раз штопанные паруса вяло повисли на реях: на мачтах и снастях собралась влага, скатываясь сверкающими ручейками на палубу. Было так тихо, что создавалось впечатление, будто зловещая, раздирающая нервы тишина подкралась с моря вместе с туманом и захватила в плен этот красивый четырехмачтовый парусник. Однако это была не обычная тишина — в ней ощущалось чье-то присутствие. Я знаю, это может быть похоже на бред, но мне — как, возможно, и другим — казалось, что туман принес с собой нечто неведомое и враждебное, и это нечто, словно паук на тонких ножках, заползло на борт «Владычицы тумана» и проникло в наши мысли и чувства.

Туман настиг судно и окутал его. Все, что находилось на расстоянии более десяти-двенадцати шагов, начало растворяться во влажной мгле, теряя очертания, как будто это было не что-то реальное, а лишь видения из какого-то сна. Деревянные части судна скрипели как-то приглушенно, а голоса команды доносились до нас словно сквозь плотную невидимую завесу. Закругленный с одной стороны прямоугольник юта казался мне крошечным одиноким островком в океане серости и леденящего душу молчания.

Кроме того, было очень холодно. Мы отплыли из Нью-Йорка 19 июня 1883 года, и если я где-нибудь в Атлантике не сбился со счета, то сегодня уже было 24 июля. «Разгар лета», — подумал я. При этом мои руки подрагивали от холода, а когда я говорил, с дыханием вырывалось прозрачное облачко пара.

— Почему вы не идете в каюту, мистер Крэйвен? — голос капитана ворвался в мои мысли откуда-то издалека, да и вообще я не без труда осознал, что это звуки человеческой речи и я должен что-то ответить.

— Здесь чертовски холодно, — продолжил Баннерманн, когда я наконец-то обернулся и посмотрел на него.

В своем толстом черном пальто и мохнатой шапке, которую он носил вместо капитанской фуражки, он казался милым пингвином. В действительности капитан не только одеждой походил на пингвина: это был коротконогий, добродушный, постоянно улыбающийся человек, слишком мягкий и снисходительный, чтобы командовать судном. Я никогда не разговаривал с ним на эту тему, но у меня сложилось впечатление, что он стал капитаном по воле случая и не очень-то был этим доволен.

— Я лучше побуду здесь, — ответил я спустя некоторое время. — Этот туман меня пугает. Вы уверены, что мы не сойдем с курса и не попадем на рифы?

Баннерманн рассмеялся. Его лицо прикрывал толстый шерстяной шарф, заглушавший голос. Я почувствовал, тем не менее, что смех был добродушным. Баннерманн и его люди считали меня и Монтегю двумя сухопутными крысами, с трудом отличающими носовую часть судна от его кормы. Я много времени проводил возле капитана и, наверное, уже изрядно действовал ему на нервы. Во всяком случае, он старался этого не показывать.

— Мы находимся почти в тридцати морских милях от ближайшего побережья, — ответил он. — Туман и мне не нравится, но он не опасен. Он лишь нагоняет тоску.

Капитан вздохнул, отошел от меня к поручням и, сощурив глаза, всмотрелся в колышущуюся серую мглу.

— Ужасную тоску, — добавил он. — Но не более того.

Я молчал. Можно было бы задать тысячу вопросов, но я предполагал, что капитан не станет на них отвечать, и потому лишь молча стоял возле него, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел, как и он, в северном направлении, туда, где находился конечный пункт нашего путешествия. В тумане было что-то тревожное. Когда я вглядывался в него достаточно долго, появлялись различные видения: какие-то лица, причудливые, странным образом искаженные фигуры, призрачные руки, пытающиеся ухватиться за борт судна. Если бы погода была нормальной, «Владычица тумана» прибыла бы в Лондон по расписанию — уже на следующий день. Теперь мы вынуждены были провести в море, в лучшем случае, еще одну ночь, а то и больше, если туман не рассеется.

Однако я старался не высказывать вслух подобные мысли, потому что Баннерманн, чего доброго, мог бы посчитать меня придурком.

— В самом деле, мистер Крэйвен, — продолжил Баннерманн, не глядя на меня, — вам лучше уйти с палубы. Вам все равно здесь нечего делать, а вот подхватить сильный насморк вы можете.

Он немного помолчал, а затем — уже другим тоном — еле слышно добавил:

— Кроме того, мне хотелось бы, чтобы кто-то был рядом с Монтегю, — теперь Баннерманн смотрел мне в глаза. Между его густыми седыми бровями пролегла глубокая морщина. — Как он сегодня?

Я ответил не сразу. Когда я оставил Монтегю — еще до рассвета, где-то около четырех часов — он спал. Монтегю спал помногу и, хотя его состояние не улучшалось, вел себя поразительно разумно в те немногие часы, когда бодрствовал и мог разговаривать со мной или Баннерманном. Его рассудок был ясен. Но все же его состояние вызывало у нас тревогу.

— Без изменений, — сказал я некоторое время спустя. — Температура больше не повышается, но и не падает. Его бы показать хорошему врачу.

Баннерманн кивнул.

— Я прикажу поднять все паруса, как только исчезнет этот проклятый туман. Через двадцать четыре часа мы будем в Лондоне, а еще через час Монтегю окажется в клинике.

Он произнес это весьма оптимистично, но на самом деле ни я, ни он не были в этом уверены.

— Вот увидите, — добавил он, — через неделю он снова будет на ногах и в хорошем настроении.

Еще раз улыбнувшись, капитан повернулся, сложил ладони у рта рупором и проорал на всю палубу какую-то команду. Наверху среди такелажа несколько матросов начали усердно ползать взад-вперед. Я не знал, что они там делают, да это меня и не интересовало. «Владычица тумана» была первым судном, на которое мне довелось ступить в своей жизни, и, по всей вероятности, последним. Я терпеть не мог морские суда, а само море с его бескрайними просторами вызывало у меня чувство одиночества и страха. Безусловно, оказавшись за три тысячи миль от своей родины, вернуться туда я мог лишь на судне. Но у меня не было уверенности, что я когда-нибудь снова увижу Америку.

Стараясь не думать об этом, я понаблюдал еще некоторое время за тем, как Баннерманн гонял своих матросов, а затем отвернулся. Холод постепенно становился невыносимым, в горле подозрительно запершило. Баннерманн, пожалуй, прав: если я останусь на палубе, то наверняка простужусь. А в нашей каюте было тепло, к тому же крепкий грог мог бы стать хорошим дополнительным согревающим средством.