Гонщик 2 (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич
Игнатьев кинулся к телеграфу, а мы погрузились в мобиль и принялись пробиваться сквозь толпу.
У выезда с площади разминулись с итальянцем. У них лица вообще выразительные, но тут вышло нечто особенное. Надо было видеть его глаза, когда он понял, что мы направляемся не в гостиницу, а в Тверь.
Про пять часов светлого времени я, конечно, загнул. Час из них мы потеряли в Новгороде. Но зато дорога опустела. Вечер, нормальные люди стремятся домой, и только мы как полные идиоты гоним куда-то, соревнуясь уже непонятно с кем. Одно хорошо: люди здесь рачительные, гвозди на дорогу не швыряют. А увидят брошенный, так сразу же подберут, даже сломанный, кривой и заржавленный. Колесо скорее можно пропороть острым камнем, чем железякой или стеклом.
Вот и мчались мы почти что в полном одиночестве, сбрасывая скорость лишь проскакивая маленькие городки: Бронница, Едрово, Валдай, Торжок… Там нас никто не ждал, никто не встречал. Лишь редкие по вечернему времени прохожие глазели на невиданное чудо, и спустя минуту, едва наш мобиль скрывался за очередным поворотом, отправлялись дальше по своим делам.
За Торжком я включил фары. Стекла для них делал Шнидт. Я как мог объяснил ему, что хочу получить. Удивительно, но мастер смог меня понять. И в итоге мы ехали не хуже, чем днем. Даже немного лучше, ибо в свете фар каждый камешек и каждая ямка тут же становятся заметны по густой чёрной тени. Разумеется, пришлось ехать чуть медленней, но, тем не менее, к десяти вечера мы добрались до Твери.
Улицы были пусты, и мы без малейшей задержки проскочили до небольшой площади. На контрольном пункте в ожидании нас клевал носом чиновник. Он несказанно обрадовался, поставил отметку о времени прибытия и спешно удалился. Я успел лишь вызнать у него адрес приличной гостиницы.
Через час мы, уже сытые и умытые, лежали в постелях. Свободных номеров почти что не было, пришлось довольствоваться одним на на двоих. Я уже начал засыпать, но тут Клейст нарушил едва установившуюся в комнате тишину.
— Владимир Антонович, — сказал механик, — а ведь мы сегодня поставили сразу несколько рекордов. Во-первых, рекорд пробега за сутки. Во-вторых, рекорд средней скорости поездки. А ещё, тьфу-тьфу, рекорд пробега без поломки. Ведь нам сегодня даже колесо менять не пришлось, не говоря уже о более серьезных вещах.
— Это замечательно, — ответил я. — Чем ярче сверкнёт наша «Молния», тем больше шансов на реализацию той нашей мечты.
К восьми часам утра мы, уже отдохнувшиеся и во всех смыслах подзаправившиеся, стояли на центральной площади Твери в ожидании чиновника. Чтобы скоротать время, Клейст купил за медяк у мальчишки-газетчика местную газету. Там на первой полосе крупными буквами было напечатано: «Расчет или безумство?» и ниже добавлено: « Известный гонщик Стриженов на своем аппарате „Молния“ стартовал в ночь из Великого Новгорода, рассчитывая засветло достичь Твери».
— Видите, Николай Генрихович, — ответил я, когда он показал мне заголовок, — мы с вами опережаем новости. Для газетчиков и обывателей, мы ещё тащимся где-то между Новгородом и Тверью и, а на самом деле — уже, по сути, на пути в Москву.
Чиновник явился в четверть девятого, заспанный и недовольный. Ворча и хмурясь, он отметил в протоколе время старта. Я на всякий случай проверил: всё правильно. И мы двинулись дальше. Первые час-два ехать было одно удовольствие. Но чем дальше, тем сильнее запружены были дороги. Чем ближе к Москве, тем больше становилось зевак на улицах городков и обочинах тракта. Доходило порой до того, что приходилось разгонять толпу криками и сигналами клаксона. И где ж эта полиция, когда она так нужна?
Когда мы подъезжали к селу с поэтическим названием «Черная Грязь», прошел небольшой дождик. И тут же выяснилось, что «Грязь» это не столько название, сколько констатация факта: из-под широких колёс нашего мобиля эта самая грязь летела во все стороны. И цвет у неё был, что показательно, чёрный. А ехали бы мы на старой «Молнии», с её узенькими высокими колёсиками, запросто можно было бы здесь завязнуть. Да так, что потом полдня пришлось бы вытаскивать мобиль из этой самой чёрной грязи.
Зато в Москву мы въезжали с помпой и триумфом. Не было торжественного эскорта, как в Новгороде, но толпы на улицах хватало, так же, как и зевак, торчащих в окнах домов и на балконах. На Красной площади, где был назначен промежуточный финиш, в немалом количестве собралась чистая публика. Была даже установлена небольшая трибуна, на которой стояли, очевидно, Очень Важные Лица. Прочие, кто не удостоился, толпились поодаль, удерживаемые полицейским оцеплением. Чуть в стороне стоял духовой оркестр, по другую сторону трибуны скучились газетчики, поминутно пыхая магнием. Самые продвинутые сверкали блицами новомодных электрических ламп-вспышек. Я с удивлением увидел даже кинооператора, вращающего ручку кинокамеры.
Наша «Молния», сплошь заляпанная черной грязью из «Черной Грязи», эпично вырулила на площадь, протряслась по булыжнику и остановилась перед трибуной. Оркестр грянул какой-то бравурный марш, и мы с Клейстом вылезли из мобиля, стараясь потягиваться как можно незаметнее. Глянули друг на друга: все покрытые чёрной грязью, словно этот посёлок не на машине проезжали, а форсировали вплавь. А когда сдвинули на лоб гогглы, вышло и вовсе комично: черно-серое лицо, покрытое дорожной пылью и грязью, и белые круги вокруг глаз. Две панды, млин.
И я не смог удержаться, расхохотался, самым неприличным образом, до слез, мотая головой, как пьяная лошадь и некультурно тыча пальцем в Клейста. А мой механик, глядя на меня, вдруг фыркнул и тоже заржал. Кто-то подхихикнул в толпе встречающих. Потом ещё, ещё, и, наконец, грохнули все. Оркестр, захрипев и уливаясь слезами, смолк. Хуже всего пришлось кинооператору: истерический хохот — не повод прекращать съемку.
Просмеявшись, я скинул на капот «молнии» кожаную куртку, шлем и краги и, утерев платком слёзы и размазав по лицу грязь, показал своим видом, что готов к торжественной части. Секундой позже Клейст встал рядом со мной. Человек на трибуне в парадном мундире с золотыми шнурами, позументами, голубой лентой через плечо и кучей орденских «тарелок» на груди, еще раз промокнул уголки глаз кружевным платком, согнал с лица улыбку и принялся говорить. Говорил он долго, складно и скучно. Сразу видно — профессионал.
После на трибуну пригласили нас. Верховный оратор при вине наших зачумазленных лиц чуть заметно поморщился, но изволил пожать каждому руку и предложил произнести ответную речь. Я не слишком умею это делать, а потому отделался общими словами. Поблагодарил за встречу, за оказанную честь и прочее в таком духе. То же самое, только другими словами, произнес и Клейст.
Пока он говорил, ко мне подошел неприметный человечек и сообщил: встречал нас генерал-губернатор Москвы, двоюродный брат Императора великий князь Евгений Романов. И нас обоих приглашают в дом князя на званый обед. Насколько я понимаю, подобные обеды запросто могли превратиться в ужин.
— Скажите, а не выйдет так, что пока мы будем пировать с его высочеством, нас обойдут другие участники?
— Ни в коем случае. Ваши соперники стартовали из Новгорода примерно час назад, и к вечеру должны добраться до Твери. Завтра утром они стартуют в Москву, а вы — им навстречу, из Москвы в Тверь.
— Хорошо. Но есть еще один момент: у нас нет при себе подходящих туалетов. Сами понимаете: гонка — не то событие, к которому готовят фрак или, скажем, смокинг.
— Не переживайте об этом. Сейчас, по окончании церемонии встречи, вас проводят в резиденцию его высочества, и пока вы будете приводить себя в порядок, вам подготовят достойные наряды. Ваш мобиль также полностью отчистят и вымоют. Вы ведь можете устроить для великого князя поездку на «Молнии»?
— Разумеется.
— В таком случае, доведите до конца церемонию и ничему не удивляйтесь.
Незаметный человек исчез, а я приготовился не удивляться. Получилось не очень.
