Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
Придя домой, Венедикт сказал Мише, что Варя велела передать ему, что скучает и хочет увидеть завтра на выставке у колеса в одиннадцать-тридцать.
– Уж давайте сходим, в самом деле! – Добавил он как бы от себя. – Там такое чудо техники обещают, что жалко будет его не увидеть-то вовсе! Небось, не арестуют вас! Жандармы нынче заняты.
– Ну ладно, – ответил Коржов. – Я-то тоже соскучился. Сходим, посмотрим...
С этого момента его судьба была окончательно решена.
«Надо во что бы то ни стало довести дело до конца, чтобы гибель Веры Николаевны не осталась напрасной», – повторял себе всё время Венедикт.
Глава 37, В которой Николай Львович замечает, что что-то не то.
В день закрытия Игр и демонстрации Русского Чуда, как называли в газетах летательный аппарат тяжелее воздуха изобретателя-самоучки, Софья с Зиночкой нарядились в свои костюмы для велосипедирования и вышли из дому аж в восемь утра. Хотя их соревнование должно было стартовать лишь в одиннадцать, дамы сказали, что перед ним надо будет размяться.
– Поспали бы лучше подольше, – заметил министр.
– Нет, папенька, сегодня не до сна! – Сказала Зиночка. – Нынче нам дело великое предстоит. Правда, тётушка?
– Правда, – ответила Софья. – Мы в долгу перед Россией и сегодня отдадим его.
Николай Львович хотел было сказать, что не стоит так уж серьёзно относиться к какими-то языческим соревнованиям — это всего лишь Олимпиада, а не Отечественная война с Наполеоном, – но промолчал. Подумалось, что даже хорошо будет позавтракать спокойно, в одиночестве. Пожалуй, и дела какие-нибудь поделать удастся до того, как ехать на мероприятие.
Он велел новому мальчику сбегать на почту и ещё раз спросить насчёт писем Одинокому Романтику пятнадцатому. Письмо имелось. Двадцать минут спустя, за завтраком, оно лежало перед Николаем Львовичем раскрытое. Нечаев в письме уверял, что до ликвидации Михаила осталось совсем немного, и обставлена она будет в лучшем виде, так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. «Что ж, посмотрим», – подумал министр. Следом он прочёл, что по заданию Нечаева один из его группы ликвидировал известную полиции Веру Фигнер — старую народоволку и неисправимую террористку, которая наверняка была замешана в убийстве Синюгина. За эту операцию Нечаев требовал вознаграждения — двести рублей. Николай Львович вообще-то не обещал ему ничего такого, да и заказа на Фигнер отнюдь не давал; но если написанное было правдой, и план министра, нацеленный на то, чтобы революционная гидра начала пожирать самое себя, демонстрировал эффективность, то тогда двухсот рублей не жалко было. Николай Львович телефонировал в министерство и велел выяснить, не находили ли на кладбище при Александровской больнице тела женщины за сорок.
Потом он собрался, оделся, побрызгался о-де-колоном, набриллиантил усы и поехал к мисс Мориссон. Возиться с этой старухой особого желания у него, конечно же, не было, но воля Государыни есть воля Государыни. Пару дней назад Сергей Александрович дал знать министру, что тоже одобряет эту идею: пусть, мол, няня насладится «русским чудом» с вырхней точки. Здоровье англичанки уже поправилось. Николая Львовича она встретила тщательно причёсанной по моде 80-х годов и, видимо, в самом роскошном из своих древних платьев с турнюрами.
Мисс Моррисон немного удивилась тому, что на министерском броневике намалёвано, что в нём якобы перевозят оспенных больных, а потом всю дорогу делилась с министром скучнейшими историями о болезнях своих родственников сорока или пятидесятилетней даже давности. «Ладно, ничего, – мысленно утешал себя Николай Львович, галантно кивая на каждую фразу. – Зато в этот раз бомбу точно не кинут. С одной стороны мальчик, с другой — бабушка. А меня даже снаружи даже и не видно».
Прибыв на место, он велел экипажу и мальчику ждать поодаль, а сам с мисс Моррисон быстро поднялся на ворота.
Там, в маленьком зрительном зале для самых богатых гостей, уже должны были сидеть и болтать глупости про шляпки и наряды двадцать Зининых подруг...
... Но вместо них Николай Львович увидал толпу субъектов интеллигентской и иной сомнительной наружности, большинство из которых являлись отнюдь не девицами!
Впрочем, он тут же забыл о них, встретившись глазами с самым страшным, самым низким человеком всей империи, которого он взял себе в союзники.
Борода Нечаева была пострижена по последней моде; сам он носил теперь новый костюм с узким галстуком и обтянутый шёлком цилиндр. Но не узнать этого ядовитого взгляда, этой подлой ухмылки было невозможно, под каким бы убором они ни скрывались!
– Откуда вы тут?! – Процедил Николай Львович не в полный голос, но слишком громко для того, чтобы это могло называться шёпотом.
– А вы? – Спросил Нечаев.
Кажется, в его лице тоже читалось удивление.
– Извольте отвечать! – Сказал министр.
– Вы, милостивый государь, так ко мне обращаетесь, словно билеты на эти места не имелись в свободной продаже и словно не всякий имел их возможность купить! Можно подумать, вы приобрели все эти билеты и теперь распоряжаетесь местами!
Что-то внутри Николая Львовича удержало его о того, чтоб сказать, что оно так и было. Он только спросил:
– У вас, стало быть, есть средства на покупку таких мест?
– Нам купил их меценат, – сказал Нечаев. – Один добрый и богатый человек из нашей партии... Что ж вы? Садитесь?
– Это всё абсурд какой-то, – пробормотал Николай Львович, прекрасно помнивший, сколько денег отвалил за эти билеты и как отдал их Зиночке для распределения между подружками.
Однако для скандала место и время были не подходящими совершенно: да и министр просто-напросто не понимал, что ему делать, если не молчать. Пытаться выгнать Нечаева и его компашку? Звать полицию, чтоб их арестовали? И всё это — в центре внимания, посреди Всемирной выставки, в окружении множества иностранных гостей, только и ждущих, о каких бы непотребствах написать в своих газетах? Ну уж нет! К тому же, будь Нечаев схвачен здесь, сейчас, он непременно в отместку сказал бы всем, кто его выпустил...
Встретившись взглядом с недоумевающей мисс Моррисон, Николай Львович сжал зубы и нарочито учтиво сказал:
– Не обращайте внимания, сударыня. Тут у нас небольшая политическая дискуссия... Однако мы не будем утруждать уши дамы выслушиванием наших скучных споров, верно ведь, господа?
С этими словами он прошёл на своё место и уселся. Англичанка разместилась по левую руку. Справа же то ли специально, то ли в силу насмешки судьбы оказался Нечаев.
– Надеюсь, что вы будете вести себя пристойно в течение всего мероприятия, Сергей Геннадьевич, – фыркнул министр.
– Когда это я вёл себя непристойно, Андрей Андреевич? – отозвался террорист и ухмыльнулся.
– Нечаев, почему вы называете его Андреем Андреевичем? – Неожиданно раздался сзади голос одного из его свиты. – Это же министр внутренних дел! Николай Львович Перовский!
– Почему мы не убьём его? – Раздался другой голос.
– И откуда вообще вы знакомы? – Добавился третий.
Глава 38, В которой Миша замечает, что что-то не то.
Отношение Миши к Венедикту несколько раз в день менялось на противоположное. В принципе, ничего плохого ему этот тип не сделал — ну, если не считать подстроенного выселения от Скороходовой, за которое он сто раз извинился. Он даже, как случайно оказалось, пытался оказать помощь Ольге Саввишне, когда её ранило; и это не говоря о прямом отмщении прямой убийце. Были и другие детали в поведении Венедикта, вызывавшие симпатии к нему; в конце концов, он дал сейчас Коржову кров и стол. Общались они немного, но когда беседовали, то находили между собою немало общего: оба любили газетные происшествия, оба считали упадническим современное искусство, оба уже потеряли обоих родителей. Даже внешностью они были похожи и могли сойти за братьев: близкий возраст, близкий рост, русые волосы, одинаково постриженные и расчёсанные на косой пробор... И всё же глубоко внутри у Миши копошился червь сомнения. Хоть Венедикт и сказал, что преследовал Веру Николаевну, а та, стало быть, выслеживала Мишу, слишком странно они встретились! Уж как-то больно складно всё совпало! Да и зачем этому удивительному субъекту понадобилось теперь завязывать дружбу с Коржовым и селить его у себя дома, было тоже полностью не ясно. Он, конечно, говорил, что делает это, чтобы загладить вину за прошлые свои «шалости», но... Мишино чутьё время от времени посылало ему подозрительные сигналы.
