Дэвид Митчелл - Простые смертные
Сосредоточься, Херши. Черт побери, ты идешь на серьезное дело! Сосредоточься!
* * *Теперь войди с ярко освещенной раскаленной улицы в прохладный отделанный мрамором и тиковым деревом вестибюль гостиницы «Santa Clara» и спокойно пройди мимо двух швейцаров, один из которых явно обучен убивать. Они сразу оценят и твою одежду, и твою принадлежность к гринго, и твой уровень доходов. Сними темные очки и самым невинным образом подмигни им: Как видите, ребята, я живу именно в этой гостинице, – но на всякий случай постарайся на обратном пути мимо них не ходить. Теперь минуй внутренний дворик, проберись сквозь толпу любителей перекусить перед обедом, попивающих капучино и отправляющих мейлы в просторном зале, бывшей трапезной, где монахини-бенедиктинки когда-то вместе с пищей впитывали Святой Дух. И старайся не смотреть в глаза этой проклятой всезнающей майны. Затем за журчащим недремлющим фонтаном поднимись по лестнице на четвертый этаж. Пройди по тому же коридору, что и вчера в полночь, и сверни в тупичок, где находится нужный тебе номер. Не сворачивай туда, где залитый солнцем коридор ведет вокруг гулкого лестничного пролета в верхний внутренний дворик, а оттуда – в мою комнату, где я, Криспин Херши, обычно напиваюсь в стельку. Пусть злодейский путь приведет тебя прямиком к комнате Ричарда Чизмена под номером 405, и там ты, Криспин Херши, исполнишь задуманное. Промельк дежа-вю – и в голове звучат слова Джеффри Чосера[195]:
Что ж, господа, коль будет вам угодноСмерть отыскать, так выступлю я сводней.Ей-богу, я ее вон в том леске оставил,Под деревом, противу всяких правил…
Но мне угодно отыскать не смерть, а справедливость. А нет ли свидетелей? Ни одного. В таком случае пойдем противу всяких правил. Возле двери в номер 403 стояла тележка горничной, но самой горничной видно не было. Номер 405 был за углом, предпоследний в тупиковом конце коридора. В голове у меня звучала песня Леонарда Коэна[196] «Dance Me to the End of Love», а за аркой окна виднелись крыши домов, голубая полоска Карибского моря, облака, похожие на грязные кочаны цветной капусты… и вдали, на том берегу бухты, небоскребы, уже законченные и еще не достроенные. Вот и номер 405. Тук-тук-тук. Кто там? Это, блин, твоя доза пришла, Дики Чизмен. Внизу на улице взревывал мотоцикл – с каждым разом на октаву выше. Вот она, украденная у Чизмена электронная карточка, которую я «оставил себе» после вчерашнего поступка «доброго самаритянина»; вот она, данная мне самой Судьбой возможность воплотить в жизнь отлично продуманный план. Если Чизмен сегодня утром заметил пропажу карточки и получил взамен новую с новым кодом, то на двери замигает красный огонек, а дверь не откроется, и тогда придется срочно завершать неудавшуюся миссию. Но если Судьбе захочется подтолкнуть меня к решительным действиям, то на двери зажжется зеленый огонек. Дверная рама была украшена резным изображением ящерицы, которая, казалось, то и дело высовывает свой дрожащий язычок.
Ну, довольно. Прикладывай карту. Давай же!
Зеленый. Давай-давай-давай-давай-давай!
Дверь за мной тихо закрылась. Хорошо, что в комнате уже успели прибрать и постель застелили. Ладно, если войдет горничная, просто сделаешь вид, что все в порядке. Рубашка свисала с дверцы буфета, и на прикроватном столике по-прежнему лежала книга Лакснесса «Самостоятельные люди»[197]. Как мусульманским женщинам во время менструаций запрещено прикасаться к Корану, так и этому говнюку Ричарду Чизмену следовало бы запретить прикасаться к Лакснессу, пока он не наденет пару латексных перчаток. Между прочим, прекрасная мысль. Извлеки перчатки из кармана пиджака и надень. Так, хорошо. Теперь отыщи в гардеробе чемодан Ричарда Чизмена. Хм, идеальный чемодан: новый, дорогой, вместительный. Открой его и расстегни молнию на внутреннем кармане. Идет довольно туго, похоже, этой молнией он никогда не пользуется. Теперь вытаскивай свой швейцарский нож, отличный армейский нож, и осторожно надрежь внешнюю сторону подкладки. Немного, на полдюйма. Отлично. Вынь из кармана заветный конвертик размером с кредитную карту и осторожно, осторожно оторви уголок, а потом рассыпь вокруг, как бы случайно, немного белого порошка – человек может сразу и не заметить, зато для носа какого-нибудь бигля вонять будет не хуже дерьма скунса. Теперь всунь конвертик в прорезанное отверстие в подкладке кейса и протолкни поглубже. Закрой молнию на внутреннем кармане. Засунь кейс обратно в гардероб и проверь, чтобы Санта-Клаус не оставил предательской дорожки из крошек. Нет, все чисто. Все хорошо. А теперь быстренько убирайся отсюда. Так сказать, со сцены преступления. Только сперва сними резиновые перчатки, идиот…
В коридоре я опять столкнулся с горничной; она, неожиданно разогнувшись, вынырнула из-за своей тележки и устало мне улыбнулась. Сердце так и замерло в груди, скрипнув тормозами. Даже произнося короткое «хэлло», я понимал, что совершил фатальную оплошность. Она тоже одними губами сказала «хэлло», и ее взгляд скользнул по моим темным очкам, но я, идиот, уже дал понять, что говорю только по-английски. Господи, как глупо! Я поспешил назад по тому же извилистому коридору. Да не беги ты, как муж, нарушивший супружескую верность и спасающийся бегством! Иди медленней! Вот черт: неужели горничная заметила, как я стягивал с рук резиновые перчатки?
Может, лучше вернуться и забрать этот проклятый кокаин?
Успокойся! Для неграмотной служанки ты просто еще один белый мужчина среднего возраста в темных очках. Для нее комната 405 – это твоя комната. Она уже забыла, что тебя видела. Я благополучно миновал сонных охранников в вестибюле и другой дорогой вернулся в исходную точку. На этот раз я все-таки закурил. Резиновые перчатки я выбросил в мусорный бак за рестораном. Потом снова вошел в ворота Claustro de Santo Domingo, небрежно махнув своей VIP-карточкой, и увидел Кенни Блоука, который говорил какому-то мальчику: «Ну, это вообще отличный вопрос…» Теперь надо подняться наверх по альтернативному пути, но для этого придется пройти через просторный вестибюль, где сотни три людей внимательно слушают Холли Сайкс, которая с маленькой сцены в дальнем конце помещения читает какой-то отрывок из своей книги. Я остановился. Что, черт возьми, все эти люди в ней находят? Слушают ее, разинув рот, и, не отводя глаз, следят за текстом перевода, который ползет по большому экрану над сценой. Даже фестивальные эльфы пренебрегают своими придворными обязанностями ради женщины по фамилии Сайкс, пишущей об ангелах. «Мальчик издали был похож на Жако, – читала Холли Сайкс, – и ростом, и одеждой, и внешностью, но я знала, что мой брат сейчас в Грейвзенде, за двадцать миль отсюда. – В зале стояла тишина, как в заснеженном лесу. – Мальчик помахал мне рукой, словно давно поджидает меня здесь, и я невольно помахала ему в ответ, а он повернулся и исчез в проходе под шоссе. – В зале многие утирали слезы, слушая эту бездарную стряпню! – Как мог Жако преодолеть такое расстояние, да еще ранним утром в воскресенье? Ему ведь всего семь. И как он сумел меня разыскать? И почему он меня не подождал, а скрылся в этом темном туннеле под шоссе? Я бросилась следом за ним…»
Я торопливо поднялся по лестнице в верхний зал и плюхнулся на свое место в последнем ряду, невидимый со сцены. Люди разговаривали, вставали, посылали эмэмэски. «Нет, я, пожалуй, не совсем согласен с тем, что поэты – это непризнанные законодатели нашего мира, – жевал свою жвачку Ричард Чизмен. – Только такой третьесортный поэт, как Шелли, мог поверить столь самонадеянным мечтам…»
Вскоре симпозиум закончится, думал я, и я, подойдя к сцене, скажу ему: «Ричард, твоим голосом говорила сама истина – с начала и до конца».
* * *Вечер. На узких улочках, проложенных голландцами и построенных их рабами четыре века назад, бабушки поливали герани. Я поднялся по крутой каменной лестнице на стену старого города. От камней тянуло жаром, накопленным за день; жар чувствовался даже сквозь тонкие подошвы туфель. Солнце цвета розоватых стеблей ревеня, толстея прямо на глазах, опускалось в Карибское море. Ну почему я должен жить в этой проклятой, дождливой, сучьей стране? Если мы с Зои все же действительно затеем развод и пройдем сквозь эту грязную процедуру, то почему бы мне не бросить все к чертовой матери и не поселиться в каком-нибудь теплом месте? Здесь, например. Внизу подо мной на грязной полоске земли между морем и четырехполосным шоссе, забитом машинами, мальчишки играли в футбол: игроки одной команды была в майках, а второй – по пояс голые. Я прошел еще немного вперед, нашел свободную скамью и уселся. Итак, еще минута, и приговор будет приведен в исполнение?
Да, и никакой отсрочки, черт побери! Я четыре года потратил на «Эхо должно умереть», а этот Чизмен со своей бородой, курчавой, как волосы на лобке, зарезал мой прекрасный роман, написав каких-то восемьсот слов! Зато, утопив меня, он сразу увеличил собственный вес в литературном мире. Это называется кражей. И справедливость требует, чтобы вор был наказан.
