Дэвид Митчелл - Простые смертные
После этих фантазий я выпил еще немало коктейлей, и в итоге мне пришлось помочь царственно упившемуся Ричарду Чизмену сесть в лифт и добраться до номера.
– Я в полном порядке, Крисп, – уверял он меня, – я всегда кажусь пьянее, чем на самом деле, ей-богу. – Дверцы лифта открылись, и мы вошли внутрь. Он спотыкался и покачивался, как верблюд под напором штормового ветра. – Минут’чку, я п’забыл номер своей комнаты, счас… – Чизмен вытащил свой бумажник и уронил его. – Вот черт, так и прыгает сам по себе!
– Дай-ка я его поймаю. – Я поднял бумажник Чизмена, вынул оттуда электронную карточку-ключ № 405 и протянул ее Чизмену: – Прошу вас, сквайр.
Чизмен благодарно кивнул и пробормотал:
– Если к числу, обозначающему твой номер, прибавить девять, Херш, ты никогда не умрешь в этом номере.
Я нажал на кнопку «4».
– Первая остановка – твой номер.
– Да со мной все в порядке. Я могу найти… мой… свой… путь домой.
– Нет уж, мой долг – благополучно доставить тебя до самых дверей, Ричард. Не беспокойся, мои намерения абсолютно пристойны.
Чизмен буркнул:
– Ты не в моем вкусе! Ты слишком белый и рыхлый.
Я посмотрел на свое отражение в зеркальной стене лифта и вспомнил, как один мудрый человек говорил, что секрет счастья в том, чтобы после сорока не обращать внимания на собственное отражение в зеркалах. А мне в этом году стукнет уже пятьдесят. Над дверью лифта нежно звякнул сигнал, и мы вышли, встретившись на площадке с какой-то седой супружеской парой, причем они оба были поджарые и загорелые.
– Здесь когда-то был женский монастырь, и в нем полным-полно девственниц, – сообщил им Чизмен и, негромко напевая один из ранних хитов Мадонны и шаркая ногами, потащился по коридору, в открытые окна которого вливалась карибская ночь. Номер 405 находился за каким-то весьма хитрым поворотом. Я провел карточкой Чизмена по замку, и ручка повернулась. – И н’чего особ’, – заявил Чизмен, – почти как дома.
В номере горела прикроватная лампа, и он, этот губитель романа, возвращавшего меня в прошлое, шатаясь, добрел до кровати, но споткнулся о чемодан и ничком рухнул на скрипнувшее ложе, проворчав:
– Не каждую же ночь, – и наш monsieur le critique[189] разразился идиотским смехом, – меня сопровождает домой «анфан террибль британской словесности»!
Я подтвердил, что в результате у меня останутся просто незабываемые впечатления, затем пожелал ему спокойной ночи и пообещал, если он сам к одиннадцати не встанет, позвонить ему с ресепшн.
– Ябсолютн, в порядке, – сообщил он. – Уверяю тебя, я совершенно, полностью, честное слово, от всей души, ей-богу в порядке.
И критик Ричард Чизмен, перевернувшись на спину и широко раскинув руки, отключился.
14 марта 2016 года
Я заказал омлет из яичных белков со шпинатом, тосты из дрожжевого хлеба, настоящие печеные пирожки с индюшатиной, свежевыжатый апельсиновый сок, охлажденную минералку «Эвиан» и местный кофе, чтобы запить анальгетик и избавиться от похмелья. Было 7:30 утра, и воздух на крытом дворе был все еще прохладным. Жившая возле гостиницы майна сидела на заборе и издавала какие-то совершенно немыслимые звуки. Ее клюв блестел, как маленькая стальная коса, а черный глаз, казалось, видел и знал все на свете. Было ли то плодом фантазии, дорогой читатель, но главный герой моего романа тоже задумался бы о том, не подсказывает ли майне ее птичья интуиция, что именно он собирается сделать. Деймон Макниш, одетый в полотняный льняной костюм, как наш человек в Гаване[190], сидел в уголке, полускрытый номером «Wall Street Journal». Забавно, как траектория жизни может измениться благодаря нескольким дням на шотландской студии звукозаписи, когда человеку всего двадцать лет. Девушка Макниша, которой нет еще и двадцати, участвовала в викторине «Face»[191]. Для нее секс с ним, должно быть, просто ужасен – какой-то грубый наждак. Разве ее могло что-то в нем действительно привлечь? Вряд ли, если, конечно, не считать полетов первым классом, пятизвездочных отелей и соответствующей среды, в которую он ее ввел: рок-аристократов, кинорежиссеров и крупных спонсоров, а также возможности мелькать в глянцевых журналах, что сулило возможные контракты в качестве модели.… Я очень надеялся, что когда Джуно и Анаис начнут взбираться по карьерной лестнице, то будут делать это за счет собственных талантов, а не за счет сидения на тощих ляжках у какого-нибудь посредственного поэта-песенника, куда более старого и морщинистого, чем их папочка. И пусть Господь сделает нас поистине благодарными за то, что нам следует получить по заслугам.
* * *Тема доклада Чизмена была «Может ли литература изменить мир?». На этом выступлении должны были присутствовать лучшие представители культурной элиты, собранные в вытянутом зале с белеными стенами на верхнем этаже герцогского дворца, краеугольного камня Картахены 2016 года. Но когда на сцену под овации вставшего зала поднялись трое колумбийских писателей, все пошло не в ту сторону. Они приветствовали аудиторию, точно герои послевоенного сопротивления. Следом за ними на сцену поднялась и ведущая собрание дама, тоненькая, как прутик, в кроваво-красном платье и прямо-таки увешанная крупными золотыми побрякушками, которые легко было разглядеть даже с моего места в последнем ряду. Ричард Чизмен на этот раз выбрал внешность английского консула – кремовый костюм-тройку и пурпурно-сливовый галстук; однако он скорее напоминал мохнатого игрушечного медведя из «Возвращения в Брайдсхед»[192]. Трое «революционеров» заняли свои места, и мы, не говорящие по-испански, надели наушники, чтобы слушать синхронный перевод. Сперва переводчица выдала приветствие женщины-председателя, затем – консервированные биографии каждого из четырех гостей. Биография Ричарда Чизмена оказалась самой скудной: «Один из знаменитых и уважаемых английских критиков и романистов». Не хотелось бы несправедливо обвинять ее в неосведомленности: страница в Википедии, посвященная Ричарду Чизмену, тоже была достаточно убогой, хотя его «знаменитый разнос» романа Криспина Херши «Эхо должно умереть» там упоминался, а также имелся линк на сайт журнала «Piccadilly Review». Гиена Хол говорил, что буквально из кожи вон лез, пытаясь удалить этот линк, но Википедия взяток не берет.
Чтения в Южной Америке – мероприятие интерактивное, как у нас стендап-шоу. В наушниках продолжала трещать болтушка-переводчица, вместо синхронного перевода излагая краткое содержание того или иного пассажа и время от времени честно признаваясь: «Извините, но я понятия не имею, что он имел в виду. И не уверена, что и сам автор сказанного это понимает». Ричард Чизмен зачитал сцену из своего нового романа «Человек в белом автомобиле»; сцена была посвящена последним мгновениям жизни главного героя, Сонни Пенхоллоу, кембриджского студента, который направляет свой винтажный «Астон Мартин» с корнуэльского утеса в пропасть. Прозе Чизмена не годилась даже такая яркая оценка, как «ужасно»: это была самая настоящая посредственность, и я видел, как слушатели один за другим снимают наушники и вытаскивают смартфоны. Когда Чизмен закончил чтение, прозвучали довольно жидкие аплодисменты, тогда как после моего вчерашнего выступления реакция была настолько бурной, что зал едва удалось успокоить.
Затем начался «круглый стол», и пошла совсем уже всякая ерунда.
– Литература должна убивать! – заявил первый «революционер». – Я пишу, держа в одной руке карандаш, а в другой – нож! – И взрослые люди вставали, радостно его приветствовали и аплодировали.
Второй революционный писатель не отставал от первого:
– Вуди Гатри[193], один из немногих действительно великих американских поэтов, написал на своей гитаре краской «Эта гитара убивает фашистов»; а я на своем лэптопе написал: «Эта машина убивает неокапитализм!» – Ну, тут уж толпа в зале совсем обезумела от восторга!
Вереница опоздавших, шаркая ногами, стала пробираться на свободные места в том ряду, что был передо мной. Это была прямо-таки идеальная возможность незаметно удрать; видимо, обо мне позаботилось само провидение. Скрытый этим живым щитом, я выскользнул из зала и быстро пошлепал вниз по лестнице с белеными стенами. В дальнем конце просторного двора Claustro de Santo Domingo я заметил Кенни Блоука; он что-то читал собравшимся вокруг него детям, и те слушали его как завороженные. Мой отец любил рассказывать историю о приеме, на который Роальд Даль[194] прибыл на вертолете и призывал каждого встречного: «Пишите книги для детей – эти маленькие говнюки поверят чему угодно». Я вышел через герцогские ворота на площадь, где Деймон Макниш давал свой последний вечерний концерт. Пять кварталов по не особенно прямой 36-й улице. Я закурил, но, не успев толком затянуться, швырнул сигарету в канаву. Чизмен давно бросил курить, так что запах табака может стать смертельно опасной подсказкой. Черт возьми, к подобным делам надо относиться серьезнее, хотя мне еще никогда не доводилось делать ничего подобного. С другой стороны, никогда еще ни один рецензент так бессмысленно не убивал чужую книгу, как это сделал Ричард Чизмен с моим романом «Эхо должно умереть». В уличном киоске шипели жареные бананы. Какой-то малыш смотрел на улицу с балкона второго этажа, прижавшись лицом к решетке, как заключенный. Солдаты бдительно охраняли банк; на шее у каждого висел автомат, но я все равно был рад, что мои деньги не зависят от их неусыпной бдительности: один увлеченно отправлял кому-то эсэмэску; второй флиртовал с проходившей мимо девчонкой не старше моей Джуно. Интересно, Кармен Салват замужем? Она ни разу об этом не упоминала.
