Павел Виноградов - Деяние XII

Второй ниндзя одним движением сбросил капюшон и маску. Цзи посмотрел в яростное лицо, попытался что-то сказать, но был перебит:

– За отца. И за Княжну, – бросил Палыч по-русски.

Одна его рука приподняла Цзи за шиворот, а в другой возник прямой клинок, сразу же соприкоснувшийся с горлом китайца. Палыч отпрянул, а тело Цзи свалилось на бок, исходя потоками крови.

Чёрный человек у кресла так и пребывающей в трансе Вдовы следил за происходящим с явным интересом.

– Кёдай закончил свои дела? – кланяясь, спросил он, когда казнь клабера свершилась.

– Да, оядзи, – кланяясь тем же поклоном, по-японски ответил Палыч.

– А у меня они ещё есть, – снова поклонился человек, названный Палычем титулом главы борёкудан.

Его рука стремительно схватила Вдову за старомодный пучок волос. Палыч дёрнулся к креслу.

– Эта женщина мне не нужна, – протестующее заговорил он.

– Прошу простить, она нужна мне, – с холодной вежливостью ответил якудза. – Вы заплатили за нашего бывшего клиента, а другой клиент – за эту старуху. Мы – наёмники, мы участвуем в ваших сэнсо за деньги.

Пока он быстро произносил эти фразы, лицо Вдовы оставалось безучастным.

Но когда он закончил, губы её дрогнули.

– Журчанье ручья в ночи становится слышнее. Краски гор на закате становится ярче, – почти прошептала она.

Японец почтительно выслушал её и с поклоном перерезал старухе горло. Но ещё до этого сухонькая ручка, словно змейка, вылезла из рукава ципао, а непомерно длинные ногти, предохраняемые золотыми футлярчиками, слегка царапнули ниндзя руку.

Тот мгновенно отпрыгнул от трупа Вдовы, расширенными глазами глядя на наливающиеся кровью линии.

– Чёрт! – выдохнул он, захрипев, упал на пол, сильно забился, но сразу же затих.

Палыч потрясённо обвёл взглядом этот исполненный данс макабр: Цзи в луже крови, всё так же прямо сидящую Вдову – лишь подбородок её упал на грудь, словно старушка задремала, а крови из горла почти не сочилось – и лежащего ничком, с широко раззявленным ртом главу банды якудза с острова Хоккайдо, с которой имел дело давным-давно и которую использовал сейчас, чтобы разделаться со своим врагом.

В одно мгновение комната наполнилась быстрыми чёрными силуэтами.

– Оядзи умер, – произнёс Палыч, поворачиваясь к ним и сгибаясь в поклоне.

– Хаа! – чёрные фигуры склонились заметно ниже, чем он.

– Всё прибрать. Уходим, – скомандовал Палыч.

– Рёкай! – отвечали ниндзя.

15

Я его фигурку смерил оком,

И когда он объявил мне шах –

Обнажил я бицепс ненароком,

Даже снял для верности пиджак.

СССР, Ленинград, 17 июня 1984

Келья Ак Дервиша поражала всякого, кто входил в неё первый раз. Начать с того, что это была мансарда, уютно примостившаяся на крыше Обители. Мансарда с потолком из толстого стекла, так что днём в ней вовсю гуляло солнце (когда оно удостаивало визитом этот город), а ночью – луна и все звезды. Помещение было гораздо больше кельи любого наставника, не говоря уже о тех щелях, в которых ютились послушники. Больше всего оно напоминало студию художника, каковой и являлось: мольберты, свернутые рулоны холстов, палитры с засохшей краской, этюдники. И везде – картины, в основном, на военные темы. Хаос кровавого боя, бегущие в атаку солдаты, бешеная рубка кавалеристов, взрывы над окопами. На картинах были то служивые в русской форме конца прошлого века, то среднеазиатские и турецкие воины, то белогвардейцы и красноармейцы, то советские солдаты, вплоть до современных, явно написанных в Афганистане. А вот японские камикадзе второй мировой, какие-то африканские партизаны. Было и множество пейзажей – Средняя Азия, Китай, Япония… Все работы исполнены были мастерски, с каким-то сугубым реализмом, не вымученным социалистическим, а подлинным. Он облагораживал самые страшные сцены, поскольку было видно, что художник писал отрезанные головы, окровавленных людей и усеянные трупами поля не для того, чтобы эпатировать публику, и не ради ублажения извращённой фантазии, а потому что – так было.

Дервиш стоял у мольберта спиной к Мастеру и отрешенно махал кистью. «Будто дерётся», – меланхолично отметил старый рукопашник. Действительно, движения батыря напоминали отточенные выпады многоопытного бойца. И картина тому соответствовала: два юных воина сцепились в смертельной схватке. Рельефно выступали вздувшиеся мышцы блокирующих друг друга рук, из которых торчали нацеленные на врага хищные клинки. Картина была драматична, но за реальной схваткой чувствовалось нечто большее, какой-то высокий символизм, грандиозное обобщение. Полотно уже сейчас дышало настоящей необузданной силой.

В этот момент художник прописывал лицо одного из бойцов, и с каждым взмахом кисти оно всё больше приобретало знакомые обоим батырям черты.

– По-моему, ты слишком беспокоишься за Отрока, – продолжил Мастер прерванный разговор.

Не отрываясь от картины, Дервиш мотнул головой.

– В такой ситуации мало беспокоиться невозможно, – возразил он глухо.

– У нас всегда ситуация, – пожал плечами Мастер. – Эта – не лучше и не хуже.

– Хуже, – коротко бросил Дервиш.

– Чем? Руслан пропал? Так найдётся. Поверь мне, мальчишка вполне способен постоять за себя. Он настоящий боец. Я мог бы сделать из него такое…

– Ты бы сделал… – проворчал Дервиш, дописывая что-то в фигурах.

Лицо второго юноши оставалось белым овалом.

– Только вот он для другого предназначен, – веско заключил батырь, кладя кисть и критически осматривая полотно.

– Клаб и Артель в Игре, – задумчиво произнёс Мастер, тоже глядя на картину. – Это будет твой шедевр.

Художник пожал плечами и стал насуплено разглядывать какую-то незначительную деталь в углу полотна.

– Страшно то, что мы отпустили совсем ещё не готового мальчишку. Он даже не представляет, с чем может столкнуться, – проговорил он будто про себя.

– За год он подготовился лучше, чем другие за три, – возразил Мастер.

– Да, – кивнул Ак Дэ, – за счет того, что я вынужден был разрешить использовать технику продления сознания.

– Ну и что, – пожал плечами Мастер, – я не священник, чтобы отвергать такую великолепную методику только из-за того, что она отдает оккультизмом.

– Ты не священник, ты – «характерник».

– Да.

Прозвучало это глухо и жутковато.

– Но ты ведь христианин?

Было ясно, что разговор этот у них далеко не первый.

– Я христианин, – медленно поговорил Мастер. – И я – «характерник».

Дервиш досадливо крякнул и повернулся к собеседнику.

– Я даже имею в виду не его подготовку. Допускаю, что она достаточна. Но вот его психологическое состояние… Он может сломаться духовно, это ты понимаешь?!

Ак Дервиш глянул на Мастера со вдруг прорвавшейся яростью. Впрочем, Мастер знал, что направлена она у старика исключительно на себя.

– Разве мальчик раньше давал поводы предполагать такое? – заметил он.

– Давал, – проворчал Дервиш, отворачиваясь к полотну.

– Когда? Когда хотел драться на дуэли с офицером? Так он всё понял и передумал. Или когда убил торговца?

Дервиш молча кивнул.

– Но он мстил за отца. Кто бы из нас поступил иначе? Учитель тоже ликвидировал Цзи не только ради Игры.

– Что не делает ему чести. И он ответит за это, когда ситуация стабилизируется. Его происхождение не даёт ему право нарушать устав.

Ак Дервиш снова энергично заработал кистью. Мастер криво ухмыльнулся.

– Ну конечно – устав, Игра… Держать ребёнка в неведении, что у него есть отец, потом свести их вместе, и всё равно не говорить ничего, потом сказать, но запретить говорить отцу… Самые кошерные методы.

Ак Дервиш прервал работу и хмуро воззрился на старого друга-оппонента. А тот продолжал. Говорил, как всегда, тихо и монотонно, но за фразами ощущалось тугое напряжение.

– Внедрить малыша в один из последних кланов ниндзя, для того, чтобы заполучить для Игры экзотического бойца – тоже превосходная идея. Но когда этот боец пользуется своими навыками и связями, чтобы отомстить за отца…

Мастер замолк – подавленный гнев сдавил ему горло.

– Не о мести дОлжно нам печься, – сурово отчеканил седой батырь, – но о Боге и Отечестве.

Мастер поднял голову и спокойно посмотрел на Ак Дервиша своим взглядом, от которого людям становилось страшно. Но Батырь батырей слишком долго жил на свете и слишком давно знал Мастера, потому выдержал взгляд невозмутимо.

– Мы с тобой прожили столько, сколько не дано обычным людям.

Голос Мастера шелестел сухой степной травой, и перед Ак Дервишем вдруг поплыли картины, давным-давно впитавшиеся в песок прошлого.

– И большую часть этой жизни мы стояли за Бога и за Отечество, – Мастер словно читал скучную лекцию очередному туповатому послушнику.

– Но разве не случалось так, что мы отходили от наших высоких целей? Мне множество раз хотелось бросить всё – борьбу, Игру, Артель – и зажить где-нибудь на дальнем хуторе, в компании с каким-нибудь глухонемым работником и бессловесной скотиной. Много раз я так и делал. Но всегда возвращался и продолжал тащить эти наши высокие идеалы. А ты сам разве не убежал от Игры, не отшельничал, не бродяжничал годами по всей Азии в виде нищего дервиша? Ты вернулся. Это наш долг, да. Но мы не боги и не демоны, чтобы непрестанно рваться вперёд. Каждому человеку нужна пауза. А для кого-то такая пауза – месть…