Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
– Это кто еще?
– Неважно. Из актёришек. Сидел на одной «синтетике». Какой-то японец изобрел, еще в конце девятнадцатого века. Прошел через меня! – человечек выпятил грудь и с гордостью ударил по ней. – Изобретение выкрали из дворца. Сообразительны… шельмы! А с четырнадцатого года, ну, с первой мировой, столько народу поубивали, что удовольствие стало исчезать. Тогда и постановили. Что там началось, что началось…
– Что постановили?
– Не поверите – будто убийство удовольствием не является! Дольше всех продержались американцы – из рациона солдат исключили в конце семидесятых.
– Да знаю!.. – перебила Лена, – Так почему не является?.. нет, почему являлось?!
– И где вы были раньше? Такие осмысленные вопросы! Ко мне бы в помощницы… Может, подумаете?
Гостья поймала подобострастный взгляд. Ответный – был негодующим.
– А то подсунули Лутели, – незнакомец с сожалением вздохнул. – Я уж и губу раскатал, а девчонка на тебе!.. проездом… как у вас говорят…
– Лутели?.. Проездом?.. – пытаясь увязать сказанное с недавними событиями, прошептала гостья, кусая губы.
– Ну да, ну да, – он кивнул на вход. – Тоже знакомы?.. – и, видя смятение на лице женщины, удивленно протянул: – Уже?!.. Надо же, как вас поколобродило! И Платоныча, и… эту дрянь. Видать, особа вы чрезвычайно интересная… – но тут же, спохватившись, что сболтнул лишнее и, боясь упустить мысль, заговорил быстрее: – Однако, к изобретению-с. Исследование в области неврологии, проведенное «NIDA», доказало, что дофамин, высвобождаемый в результате употребления наркотика, хранится в миндалевидном теле – том отделе мозга, который отвечает за воспоминания. Улавливаете? За воспоминания! Ну же, ну же! Ловите! Невероятно важная деталь! Эт вам не тело шпиговать мышцами да бицепсами. Здесь у герцога любовь с интересом! Такие перспективы!
– Из дворца?.. – переспросила Лена, намеренно делая паузу, – выкрали?
– Ну, да. Достаточно снимка. Болтали про какую-то вспышку. Формула синтеза! Да, не переживайте, там лет на сто вперед новых препаратов. Как украдут, мы новый выбросим. Всегда считается безобидным! Н-н-да, – он почесал лоб, – о чем я говорил? А!.. – «метамфетамин» называется. Обычные удовольствия перестали приносить наслаждение. Тем же солдатам. Вот и ответ.
– То есть убийство – обычное удовольствие?!
– Я же говорил, – человек поморщился, – ис-клю-чи-ли! Из удовольствий-то! Оставили более важные.
– Более?!
– В школе учились? Помните? «Лгать, держать, смотреть и видеть… Дышать, слышать, ненавидеть»? Оболванивать и прогрызать душу! Передний план! Да что там, передовая!
– И это приносит удовольствие?! – женщина прищурилась и сжала губы. – Вам удовольствия?! – Возмущение опять нарастало.
– Так в дефиците же! Всё большем! Вот, одни, к примеру, склонны плевать на людей… и правильно делают, потому как в «правильности» – их убеждение. Какое же здесь удовольствие? Нет остроты. А если вы считаете по-другому и плюете по необходимости – тут уже навязывание нормы. Новой нормы, для новоизбранных. Мучаются бедные и тут. Или вспомните «буйных» да «борцов» – цели общие, но только одни из них – дураки. Другие – наш смысловой эксперимент. Но удовольствие приелось. Вы же не хотите быть последними? А? Угадал? Хотите получать?
Хитрый взгляд говорил сам за себя.
– Портят, ох, портят вашего брата! У других – подобострастие. Нынче многие зело ударились в песнопения. Что ж вы хотите? За такие-то деньги? Под любого ляжешь. Третьи склонны к насилию, к извращениям… О! чуть не забыл! Педофилию тоже хотят исключить из удовольствий. Объявить общенормальной! – человечек в очередной раз подмигнул Елене, – да, да, не удивляйтесь. Но склонности… это так, мелочь. Они в каждом сидят, поверьте, уж я-то знаю. – Незнакомец пристально посмотрел на гостью и, поймав полный возмущения взгляд, отчеканил: – И в вас! В вас милая! Поверьте, – он кивнул в сторону, – штабеля напрепарировал. Давно не забирали… к чему бы?
– Во мне!? Не смейте!
– Бро-о-сьте! – тот махнул рукой. – Сами всё знаете. Поскребитесь, поройтесь… покопайтесь. Только не будите соседей возгласами: «О, времена! О, нравы!» Глядишь – тоже предложите чего. Пороки нынче в ходу – разлетаются как пирожки на одесском пляже! – Он натужно рассмеялся. – В нужде люди. В тяжкой нужде удовольствий. Не хватает! Но!.. – тут его палец снова поднялся вверх, – заметьте… способность!., способностью выбрать, пробудить, вынуть и применить свои наклонности обладает не каждый. Не каждый! Иначе все бы стали «Чикатилами». А так – в рамках. Фюреры – мелковаты. Солистки – все больше с голой задницей у церквей да на тротуарах – ведь идею тоже украли. Узники… тьфу, дезертиры совести и те, хоть и без фантазий, а гадят с досадой… или с досады – как хотите. Нет удовольствия! Нету! Исчезает. Его и ищу! Госзаказ! Я понятно выражаюсь?
– Так что вам приносит удовольствие?! Прогрызать душу? Вы не ответили!
– Не нам. А тем, кто пользуется краденным. Ну, у обожженных, кто подписывает, да у всех перечисленных – уже смыто! А будущее в совершенно немыслимых действиях. К примеру, если они в течение нескольких дней ничего не поедят… то есть не возьмут, не раздавят, не затащат на баррикады… так вот, если не поедят и увидят гниющую падаль – сжуют. И будут на небе от счастья! Но сначала – смывающий ливень! Ливень и есть их удовольствие! Неужели не ясно?! Им-то ладно, а вам? Нутро вынесет, и манекен – готов. Даже препарировать не надо! Нанотехнология дворца грёз! Маркс – за равенство, а эти – за удовольствия! За пополнение списка!
– Пополнение падалью? Да ведь они, в таком случае, не понимают что делают! Ведь не понимают?! Скажите?! – о чем-то догадываясь, закричала Лена. – Неужели ничего человеческого не остается?!
– Не поверите – остается, – чуть смутившись, ответил человечек и долгим взглядом посмотрел на нее.
Спасительная тишина паузой вернулась в зал, жалея Лену, будто понимая пределы и глубину терпения, на которые посягнула, оставив несчастную женщину одну. Давая возможность прийти в себя. Собраться. Чтобы, как и в жизни, с новым испытанием заявить о слабости человеческой. Громче, кратно, на всё сознание, во весь голос, стараясь в очередной раз оправдать ее, слабость, примирить с гневным осуждением мира и с надеждой, наконец-то, быть услышанной.
Но пауза потому и называется так, что проходит.
Человечек отвел взгляд и чуть опустил голову:
– Отыскать сложно, человеческое…
Нотки в голосе, тональность речи изменились, будто и в нем вопрос удивил кого-то, тронул нити, сплетения и струны, каковыми одарен каждый ступающий на землю. Которые редко слышим, еще реже отвечаем, и даже слезы принимаем за обычное, временное и знакомое. Не догадываясь, что плачем не мы, а тот, отвергнутый нами человек, который до последней секунды пути нашего стоит за спиной на коленях, с протянутыми руками, а мы бьем по ним и отталкиваем…
Однако, дорогой читатель, это удивление и «тональность» тоже всего лишь пауза. Для вас. Как и для нашей героини. Вы ведь в чем-то похожи? И тоже нуждаетесь? Ну, хотя бы в отдыхе. И хотя бы на минуту. Сходите, прошу вас, поставьте чаю.
– Отыскать сложно, – повторил мужчина.
Он уже смотрел на гостью.
– Подозреваю, есть нечто неуничтожимое – предмет моего особого интереса. Вот всё знакомое отложу, а там – что-то трепыхается. Кроме меня никому не удавалось обнаружить! – Брови дернулись вверх, голова снова гордо качнулась. – Всё дезу поставляли… мол, чист, получите. А манекен выходит с брачком-с. Теперь ждут моего заключения. Точнее, кого-то важного… и я должен не пропустить. Выловить, так сказать, среди потока поступлений. Да и профессиональный интерес, опять же… сами понимаете. Ведь знакомо? Впрочем, я только цитирую ваши наставления, странно, что не разделяете… – Голос звучал уже с нотками отчаяния.
– Какого вашего заключения… ждут? – Елена сунула платок в карман – запах исчез. – Кому оно нужно? Кто за вами?! Для чего им «особенные»? Кого не должны пропустить?! – Женщина нащупывала смысл последних слов разговора, перебирая вопросы. – И вообще… большинство людей всё устраивает. К примеру, меня. Знакомых, подруг. Для чего вы рассказываете? Куда клоните?
– Не-е… вас в расчет никогда не принимали. Да и как? Ведь слишком много – сама же говоришь.
Фамильярность уже не задела гостью.
– Вам туда, – человечек устало махнул рукой, как-то съежившись. – К этому… который первую цензуру ввел – также не понравилось. Уж два тысячелетия как с баррикад не слазят. Вам через галерею. – И грустно добавил: – подвели меня.
– Галерею? Какую?
– Еще не показывали?.. – он вздохнул. – Сбоит машина. Н-да… Видать и впрямь пора на пенсию…
Лена могла поклясться, грусть в глазах незнакомца была искренней.
– Ну, так покажут.
Человечек посмотрел на пол и задумчиво подвигал ногой.
– Всегда от оков-то железных, а сейчас всё больше от нравственных. Революционный поворот, в борьбе-то. Внедряют новую мораль! Наномодель. – Грусть в голосе была очевидной. – Прогресс. Ведь цензура, свобода слова, узники, как ее… «совести», язык ведь сломаешь – и причем здесь она?.. – только полустанки. Меж рабством физическим и оковами устоев. Надо бы сбросить. От первого-то почти избавились, а к последнему только приступили. Не прижились у нынешних заповеди – нет им хода в храм. А новая мораль исполнителей требует. Так что ковать и ковать велено – помощников-то! – Он кивнул на кучи. – Рабочий день увеличили, давай, говорят, по-стахановски! Хоть в профсоюз жалуйся. – Тяжелый вздох вырвался из груди.
