В. Галечьян - Четвертый Рим
— Лови, на вид у тебя не было и одного шанса отсюда вылезти.
Луций развернул газеты и на первой же странице наткнулся на описание всего происшедшего вчера. Статья так и называлась: «Бомба для Юсупова».
С ужасом юноша прочитал, что среди присутствующих был последний представитель дома Юсуповых, двоюродный брат государя князь Андрей, которому осколком стекла снесло мочку уха. Общее же число убитых равнялось девяти, тяжело и легко раненных было не менее пятидесяти человек. Самый большой удар ждал его на четвертой странице, где в продолжении репортажа из изуродованного взрывом дворца были даны две фотографии террористов — его и Василия, по которым узнать каждого из них не составляло никакого труда.
— Шофер, — простонал Луций, отшвыривая газету в сторону.
— Ты, сынок, не дергайся, — успокоил его хозяин квартиры. — В этот дом полиция не ходит. Сюда только зайти просто, а выйти ой как сложно. Где ты корешка своего оставил? — он указал на фотографию Василия.
— Да это брат, — объяснил Луций, — он прячется в другом месте. Мы разошлись, чтобы затруднить поиск.
— Похвально, — сказал пожилой мужчина и тоже поднялся с пола. — Только ты, друг, проясни-ка нам по поводу бомбы. Надеюсь, ты не из кровожадности взорвал такой красивый дворец?
— Мы не полицейские, — сказал многозначительно хозяин. — И раз уж ты к нам пришел шкуру свою спасать, поделись-ка с нами, какого хуя ты записался в террористы. По призванию, что ли? Мне вон она, — он кивнул опять на девочку, — так тебя расписывала, только сусальную краску сдувай, а ты, оказывается, в международной мафии состоишь. Или врут газеты, как всегда?
— Папа, он есть хочет! — вскрикнула китаянка, внезапно переходя на правильный русский язык, и Луций, который все время косился на нее, с радостью и недоумением находя все большее сходство с Линой, не выдержал и рассмеялся.
Лина посмотрела на него своими удлиненными на китайский манер глазами и не в силах удержаться, тоже зазвенела вся от смеха. Они хохотали, глядя друг на друга, потому что нельзя было придумать забавнее ситуации, когда замороченный поездкой и обилием разного народа Луций принял всерьез ее за китаянку. Отец Лины и, как оказалось впоследствии, ее дядя несколько секунд смотрели недоумевающе на смеющихся детей, потом не выдержали и заулыбались.
Когда приступ смеха прошел, Луций сел на ковер вместе с непрерывно пыхтящими Линиными родственниками и подробно, во всех деталях рассказал им все, что знал о заговоре и тех, кто использовал их как орудие в террористической работе.
После того, как он закончил, слушатели засыпали его множеством разнообразных вопросов, более всего касающихся личности и описания внешности бойцов сопровождения. В результате выяснения многих уточняющих деталей, видимо, субъекты эти были прояснены, и отец Лины сказал с отвращением:
— Так я и думал, люди Чеснока. Вот ему не сидится, суке, лезет в большую политику, а зад оставляет неприкрытым. Стоит только их чуть раскачать, как посыпится вся группировка в Питере. Кто так работает! Только случаем ушли. Чеснок, он же в себе бог знает как уверен. Он же думает, что копов купит, а мальчишек уроет на сто первом километре и тихо.
— Ладно, малый, ты наш базар не слушай. Здесь ты как у Христа за пазухой. Единственная зацепка — шофер. Где ты, говоришь, его подцепил. А рисовать не умеешь? Может, сделаешь фоторобот этого кента поливо-моечного, Володи, так, что ли? Не умеешь так не умеешь, ты не переживай. Сейчас с ним проведут разъяснительную беседу, и он не только улицу позабудет, но и собственное имя. Лазарь, распорядись.
Кстати, давай знакомиться, меня зовут Алексей, как его — ты уже слышал. Так что, братишка, задал ты нам задачку на выходной день, а я думал к финнам сплавать на корабле, теперь с тобой тут чинись, — и он досадливо махнул рукой. — Ты сегодня отдыхай, дочка покажет койку, а завтра уже начнем действовать. О шофере забудь, словно и не видел его никогда.
— Папа, у меня родилась идея! — вдруг воскликнула Лина. — Я знаю, как можно Луция свободно вывезти из Петербурга.
— Ну, — пробурчал ее отец нетерпеливо, — на тебе, что ли, женить, так мала ты еще. Поживи с отцом хоть до семнадцати годков.
— Вот у вас на уме женись, да разводись — отмахнулась девочка. Она встала на цыпочки и, сняв с гвоздя висящую высоко шляпу, вдруг напялила ее на голову Луцию. — Надо сделать с ним то же, что и со мной, — крикнула она, смеясь. — Обрядить его китайцем.
Но дяде ее план не понравился.
— Дуришь, девка, — проворчал он. — Может, твоя идея и хороша, так у него документов нет. Ты же проезжала за живую китаянку, она сейчас в Москве кукует, дает твой документ. И сыска за тобой ноль процентов. А тут весь департамент поди сечет, не проглянет ли на вокзале или в аэропорту парочка китаянок в брюках. В общем завтра поговорим, а пока дай парню уснуть с дороги, поди, не спал с вечера.
— Через два часа я тебя подниму, — добавил Алексей, — там уже и разберемся в конкретике. Хотя ничего ценного от вашей истории не светит. Ноги бы тебе не вырвали из жопы.
С таким напутствием Луций и Лина вышли из комнаты в широченный коридор, со всех сторон которого были натыканы двери.
— Ты в самом деле так хочешь спать? — спросила Лина с капризной улыбкой. — Вот, значит, как ты рад нашей встрече.
Жестоко требовать от человека, чтобы он был бодр и весел после того, как его чуть не убили и заставили провести бессонную ночь на улице, но вряд ли это возможно было объяснить балованной дочке Алексея.
Луций глубоко вздохнул, несколько раз сжал и разжал ладони.
— Да ничего, — сказал он, — в общем еще довольно бодр.
— Тогда пошли к художникам, — обрадовалась девочка, — у них всегда так весело. Вон, слышишь, музыка играет.
Точно из-за одной из дверей раздавалась веселая музыка и чей-то гогот.
— А тебя к ним отец пускает? — на всякий случай спросил Луций, который вовсе не хотел портить отношения с таким человеком, как Алексей.
— Он их предупредил, — просто ответила девочка, — чтобы они помнили, сколько мне лет. Вот они морщатся, но помнят.
В это время та самая дверь, о которой шел разговор, отворилась, и из нее в обнимку вышли три человека, явно символизирующих дружбу народов. Один из них был высок и донельзя черен. Голову его покрывала высоченная шапка всклокоченных волос, а широкий, чуть сплющенный нос и маленькие коричневые глаза довершали облик негритянского плейбоя. Он одной рукой поддерживал гитару, другой обнимал вполне белокожую и светловолосую даму, которая никак не хотела стоять на ногах и все клонилась то налево, то направо. Но и в другую сторону ей упасть было тяжело, так как там даму поддерживал очень веселый и живой человек большой естественной смуглости, абсолютно лысый и крайне волосатый.
Рассмотреть их было нетрудно, даже бросив мимолетный взгляд, потому что на всю веселую троицу из одежды приходился только ремень от гитары. Правда, назвать их голыми ни у кого не повернулся бы язык, потому что все они были почти полностью покрыты очень яркими и затейливыми рисунками, напоминающими по теме и манере исполнения каменные фрески раннего ледникового периода. Некто, их разрисовавший, обладал не только чувством композиции, но и очень тонким вкусом к цветовой гамме, потому что негр был расцвечен в основном белыми и красными линиями, а например, его белокожая леди, наоборот, черными и красными. Что же касалось их лысого спутника, то он сочетал на себе буквально все существующие цвета. Даже его лысина была весьма удачно выкрашена наполовину в золотой, наполовину в черный цвет. На груди у всех трех, как впоследствии оказалось сбежавших выставочных экспонатов, были пришпилены или приклеены таблички с ценой. Дороже всего стоила блондинка, хотя, по мнению Луция, на нее пошло меньше всего краски.
— Живые картины, — сказала Лина довольно равнодушно, скользя по мужским достоинствам с таким же воистину эстетским безразличием, как и по пышным телесам блондинки. — Это новое направление в искусстве. Ты знаешь, они и меня хотели совершенно бесплатно раскрасить, но отец отобрал у них все краски, пока они не протрезвеют, а потом они сами раздумали.
— Хочешь, мы тебя отдадим в разрисовку? — вдруг подскочила она от собственной изобретательности. — И отправим в Москву с выставкой.
— Пожалуй, нет, — после некоторого раздумья решил Луций. — Проходить две недели голышом, а это самое малое время путешествия, как-то не привлекает. К тому же в Москве сразу не сбежишь, пока еще удастся смыть с себя краску. И в качестве кого мне держать возле себя брата? Подставки для картины или подрамника.
Живые картины, еле держась на ногах, прошли мимо них, и Лина, чуть посторонившись, боком влетела в ярко освещенную переднюю. Луций, чуть оторопев, последовал за ней. В прихожей никого не было, но дальше за колеблющейся занавеской слышался шум голосов, визг и пение. Потом вдруг наступила тишина.
