Евгений Соломенко - Ваш номер — тринадцатый
Зорин с ненавистью скосил глаза на мерзко орущую пластмассовую гадину: вот бы взять молоток — и… Нет, нельзя! Этот аппарат — самый неприкосновенный: приватный телефон редактора для особо доверенных людей. Хозяин кабинета вздохнул и злобно сорвал трубку:
— Слушаю! Зорин!
Мембрана разразилась радостно-бодрым тенорком:
— Привет желтой прессе! Почем нынче опиум для народа?
Тенорок принадлежал Зоринскому приятелю, депутату Законодательного собрания и владельцу целой сети питерских ресторанов, пивных и разномастных кафешек Вольдемару Мышонкину, которого в их тесной компании именовали исключительно Мошонкиным.
Мошонкин, между тем, разливался соловьем:
— Слушай, Заря Коммунизма, завтра после обеда время не забивай. Намечаю операцию «С легким паром!». Ровно в три нас ожидают апартаменты с двумя бассейнами, душем Шарко и прочими гигиеническими усладами! Шикарный оздоровительный центр для VIP-персон, только на днях открылся! Ну, все, привет, я поскакал на заседание — жопу просиживать. Целуй фикус, поливай маму!
* * *На сей раз Мошонкин превзошел себя. Он притаранил огромный веник из свежесорванной крапивы и тут же героически отхлестал им себя по всем возможным местам.
Глядя на самоистязающегося Мошонкина, компания помирала со смеху:
— Вольдемарчик! Это тебе что, бабу заменяет? Ну и где кайфа больше? С крапивой-то, поди, приятней выходит?
— Ага! Крапива презентов из него не тянет, муж к ней из командировки не заявится прежде времени, и с крапивой у Вольдемара не бывает осечек!
— Раздолбай! — отбивался Мошонкин от людоедствующих приятелей. — Что вы понимаете, скобари несчастные! Знаете, какая от этого польза? Все нервные окончания активизируются!
— Во-во! — катались по полу раздолбаи и скобари. — Вот ты главное свое окончание и активизируешь! А то оно у тебя и впрямь очень нервное стало! Ну все, теперь бабам полная и окончательная погибель придет от нашего Мошонкина!
Помимо крапивного веника Вольдемар приволок с собой еще какого-то кадра — неизъяснимо мрачного, косматого и жутко неотесанного. Начал было его представлять честной компании, но кадр перебил сладкоголосого Мошонкина и хрипло буркнул:
— Кличьте меня Гришаней!
После чего раздвинул публику первобытно-мохнатым плечом и, прихватив бутыль «Смирновской», удалился в парную.
— Вольдемарчик, на какой помойке ты откопал этот бриллиант яхонтовый? — конспиративным шепотом поинтересовался Зорин.
Но тот заговорщицки подмигнул и с непонятной гордостью кивнул в сторону парилки:
— Видали? Монстр! Динозавр! У него за Уралом — целая империя: тюменская нефть, якутские алмазы, да еще лес и целлюлоза где-то в Прибайкалье.
— Да какая нефть, какие алмазы? — возмутился Зорин. — Алмазами, чай, не с Мухосранском торгуют. Ты только представь этого питекантропа в Амстердаме! Как он с тамошними ювелирами балакать будет, когда по-русски и то двух слов не свяжет? Это даже не сельпо, это тайга дремучая!
— Да, тайга, — согласился Мошонкин. — Только в этой «тайге» такие миллионы крутятся! А насчет переговоров с фирмачами — не боись: у него для этого целый штат юристов да переводчиков.
Зауральский император Гришаня, между тем, не отлипал от бутылки. Но при этом как будто бы и не пьянел, только становился все более мрачным. За весь вечер он не произнес более ни слова.
Тем сильней был поражен Зорин, когда угрюмый сибиряк подсел к нему, потеющему на верхнем полке в гордом одиночестве (остальная публика уже сконцентрировалась вокруг обильного стола). Подсел — и разверз суровые уста:
— Слышь, редактор. У меня к тебе базар есть, надо бы перетереть!
— Ну, перетирай, коли надо! — согласился заинтригованный редактор.
— Да вишь, дело я одно удумал, а концов никак не сыщу. Подсобишь мне их сыскать — я те за это отстегну соответно. Не бзди — не обижу!
— Ну? И что за дело такое? — поинтересовался Зорин, лениво обмахиваясь веником.
Тут его странноватый собеседник набычился:
— Только это — меж нами! Чтобы — полный кучум, чтоб — ни одна холера! Заметано?
— Заметано, — подтвердил торжественно Зорин.
— Ну, гляди, леший красноплеший! Если где ляпнешь — будешь потом у меня пятый угол искать! — совсем уже насупился Гришаня.
И перешел к делу:
— Стал быть, так. Удумал я гальстрит приватизировать!
«Ну вот, допился до чертиков!» — констатировал про себя Зорин. Но, блюдя приличия, откликнулся:
— Гастрит? Тут удумывай, не удумывай, а с годами все равно что-нибудь такое «приватизируешь». Не гастрит, так язву двенадцатиперстной или камешек в почке…
— Да ты про чо мне тут языком ватлашь? Я те не про гастрит толкую, а про гальстрит! Течение такое в море! Сильно теплое!
— Гольфстрим, что ли? — продрался Зорин, наконец, к истине сквозь мутную Гришанину лексику.
— Ну! — подтвердил покровительственно зауральский магнат. — Я ж те и грю: гальстрит!
— Так ты что же, его и собрался приватизировать?! — Тут Зорин даже слегка охрип.
— Ну! — удостоверил вновь Гришаня. — Только тут уже международные завязки выходят. Мои юристы-онанисты бормочут не понять чо, мудрят мозгу. Не знам, мол, с какого боку подходить. Ну, я им разобъяснил малехо: «Я к вам, оглоеды, не с бока, а с жопы подойду. И ежа в ее запихаю! Иголками наружу!» Привыкли, вишь, парить яйца, бабки грести за холщовый мех!
— Так он же огромный, Гольфстрим-то! — растерялся Зорин. — Это ж, наверное, десятки квадратных километров!
— Хрен ли там десятки! — оскорбился Гришаня. — А сотни не хошь?
И, сведя от усердия глаза к переносице, процитировал вызубренное, видать, из энциклопедического словаря:
— Гальстрит — система теплых течений в северной части Атлетического океана. Простиратся на десять тыщь кэмэ. От берегов полуострова Флорида до островов Шпиг Бергин и Новая Земля. Скорость — от 6-10 кэмэ в час во Флоридском проливе до 3–4 кэмэ в час в районе Большой Ньюфан… Ньюфанленд… твою мать! Ньюфанлендской банки. (Во, бля, банку закрутили — язык сломашь!). Тенпература поверхностных вод соответно от 24–28 до 10–20 градусов по Цезию…
Сочтя, что уже достаточно, Гришаня облегченно передохнул:
— Ну и так дальше!
— Ну вот, — резюмировал Зорин. — Сам видишь, какие масштабы! Такую гигантскую акваторию никакие Рокфеллеры с Онассисами купить не смогут: пупок развяжется! А ты и подавно грыжу наживешь на этом «бизнесе»!
— Ну ты дурной, бля буду! — изумился сибирский Онассис. — Да на хрена ж мне всю эту историю с географией покупать? Сотни-то кэмэ под бастрык! Тут по-умному надо: застолбить за собой крохотуленький участочек, откуда этот самый гальстрит вытекат. И дело в шляпе! На моем участке он родился, стал быть, и дальше он — опять же мой!
— Да на кой тебе Гольфстрим этот самый сдался?! — возопил Зорин. — Что ты с ним делать-то будешь? В кадке солить, как белые грузди?
— О! В том-то и конпот: зачем! — кивнул со значением Гришаня. — А за тем за самым! Там дальше-то чо сказано? «Оказыват влияние на климат Европы»! Понял, нет? А теперь, стал быть, я — хозяин этого самого влияния! Мой гальстрит, он во что выливатся, а? Выливатся он, редактор, в ихние европейские курорты, в селедку норвежскую, в голландские там тюльпаны.
Гришаня перевел дух и звонко сглотнул, словно о чем-то аппетитном помыслил:
— Я нарочно по карте глядел: ихний Стогольм не южней нашего Магадана будет! Магадан-то — что твое эскимо, только без шоколада. И навигация там — с гулькин хрен. А в Стогольм пароходы круглый год шастают, и вокруг него все поля пашеничкой засажены! А все потому, что этих норвегов гальстрит мой обогреват не хуже печки!
— Шведов, — поправил Зорин.
— Чо? — не понял приватизатор Гольфстрима.
— Шведов, говорю, а не норвежцев. Стокгольм — столица Швеции.
— А, ну и хрен с ними! Шведы, норвеги — мне без разницы, — интернационально махнул рукой Гришаня. — Вот пускай теперь все они отстегиват мне мою долю! С каждого центнера пашеницы, с каждого проплыващего парохода, с каждого тюльпана! Будем, редактор, жить в деньгах! Я им не стану их Европу сраную обогревать за холщовый мех! Грабью грабить никого не буду, но и жить за дурочку — тож не согласный. Чо я им, с Максимцем, чо ли?
Ну от такой наглости Зорин только крякнул. Однако собеседник хмуро пожирал его колючими глазками, явно ожидая совета. Зорин только и нашелся, что спросить:
— Слушай, а как твой бизнес вообще-то? Позволяет?
Гришаня истолковал его сомнения по-своему, улыбнулся поощрительно:
— Не бзди, редактор, не потонем! Ты на мои бабки не гляди, я тебе не модна пенка с кислых щей. Гришаня — парень простой, с ним можно по-свойски!
И доверительно понизил голос:
— Я ведь знашь кем был-то, когда Горбач свою перестройку учубучил? Мы с пацанами по базарам деньгу в наперсток сшибали. У меня пальцы знашь какие ловкие? Я этот шарик так катал — ни одна собака ухватить не могла!
