Евгений Соломенко - Ваш номер — тринадцатый
Ледяной тон Администратора, нарастающий аромат пожарища, нелепый алый вымпел горкоммунхоза, приговоренные смутьяны-стрельцы и беломраморная дщерь поганой семейки Борджиа — политических интриганов, кровосмесителей и убийц… От всего этого голова шла кругом. Зорин плохо соображал, что за нотации читает ему обладатель зеленой жилетки, и только продолжал нервически ерзать на угрожающе нестойком стуле.
Между тем Администратор повторил стальным голосом:
— Номерок попрошу на стол!
Наконец до Зорина дошло, чего от него хотят, и он принялся лихорадочно копаться по карманам в поисках проклятого номерка. Но тот, как назло, все не попадался.
— Он у вас во внутреннем кармашке кейса! — равнодушно подсказал Администратор.
Чертова бирка и впрямь оказалась там! Мокрой от пота рукой Зорин протянул ее Администратору, жалко пролепетал:
— Петр Аввакумович, а может быть?..
— Не может! — отрезал тот. И, не принимая номерок рукою, коротко кивнул лобастой башкой: на стол клади!
Зорин подчинился безмолвному приказу. И, сразу сделавшись маленьким и пришибленным, попятился к дверям. Пробормотал убито «до свиданья» и, не удостоившись ответа, взялся за ручку, потянул дверь на себя.
— Вернитесь! — в последнее мгновение скомандовал Администратор.
На ватных ногах Зорин возвратился, замер посреди кабинета в ожидании дальнейших указаний. Лукреция Борджиа со своего несгораемого постамента взирала на него взглядом потомственной отравительницы. Стрельцы, напротив, глядели сочувственно, с пониманием момента.
— Садитесь! — велел Чичеванов. И после долгой паузы вынес вердикт: — Черт с вами, считайте, вы прощены. Но учтите: еще одно своеволие — и прощайте навсегда!
Зорин преданно поедал его глазами и только кивал головой, заранее согласный на все, что ему ни предпишет Администратор.
— Держите! — тот небрежно кинул на столешницу драгоценный номерок.
Зорин подскочил, вцепился в жестяную бирку мертвой хваткой. Больше всего на свете он обожал сейчас этот куцый металлический кружок с цифрой «13» и двумя перекрещенными царапинами.
Администратор смотрел с нескрываемой брезгливостью:
— Ступайте к гардеробщику! Скажите, что я велел вернуть вам новый плащ.
Зорин суетливо откланивался — успокоенный и обессиленный.
— Простите, Петр Аввакумович, — встрепенулся он на самом пороге, несколько уже осмелев. — Можно один вопрос не по существу?
Администратор кивнул, обратив на него выжидающий взор.
И снова, как и в первую их встречу, странное ощущение пронизало Зорина. Голос Администратора звучал уверенно и властно, и в силах этого человека было карать и миловать. А глаза излучали почти ощутимую боль. Боль обреченного. Вот так же стоит дуб-исполин: могуч, раскидист в кроне, стволом неохватен. А внутри сердцевина вся сгнила, и в трухе копошатся мыши да плодится прочая мелкая нечисть. И ни одна птица не совьет себе гнезда на этом больном дереве, ни одна белка не поселится в его дупле. В ходе общения с Администратором у Зорина все упрочивалось тягостное впечатление, что имеешь дело со смертельно больным человеком. И что болезнь эта — не тела, а души.
Между тем хозяин кабинета ожидал его «вопроса не по существу». И Зорин спохватился:
— Я вот о чем спросить хотел. Этот старичок, Пифагором себя кличет. Почему он всех называет — гражданин, гражданка?
— Что, батенька мой, заинтересовал вас наш Пиф-Паф? — впервые за этот вечер на устах Администратора обозначилась улыбка.
— А почему — Пиф-Паф? — удивился Зорин, немало подбодренный тем, что снова сделался «батенькой».
— А потому, — разъяснил Администратор, — что он не только Пифагор, а еще и Пифагор Пафнутьевич. Вот вам и Пиф-Паф! Но это даже — во-вторых. А во-первых — потому, что в свое время очень он уважал делать это самое пиф-паф.
— В каком смысле? — опешил редактор.
— А в самом прямом! Поставить человека к стенке и в упор разнести ему затылок к чертовой матери. По приговору «тройки», который сам же и клепал — безошибочно руководствуясь революционным своим правосознанием. Вот тогда-то этот кукиш марципановый и привык ко всем подследственным и приговоренным обращаться гражданин да гражданка.
— Но мы-то с вами, вроде, не подследственные? — скорей спросил, чем утвердил Зорин.
— Что там мы! Для него вся Вселенная — подследственная! — махнул рукой Чичеванов. — Старикан аж локти себе искусал, что Вселенную поставить к стенке не может. Рад бы, ясны горы, да кишка тонка!
И заключил:
— Редкая сволочь этот наш Пифагор! И такое удовольствие он от каждого расстрела получал! Хлебом не корми, а дай душу человеческую на небо спровадить.
Зорин все никак не мог переварить: этот добрый старикашка, хранитель детских снов, оказывается, закоренелый садист и палач? И Зорин решился робко уточнить:
— Тот самый Пифагор? Седенький, маленького росточка? У него еще папа математиком был…
— Был папа математиком, — согласился Администратор. — Был математиком, а стал зэком. Потому что сыночек родной, отрок ненаглядный, в органы настучал. Мол, папаша-профессор, будучи злобным представителем враждебного эксплуататорского класса, сколачивает у себя в университете подполье из недобитых белогвардейцев и троцкистов. Ну а года три спустя сыночек и сам уже напялил форму НКВД — что вы думаете? — не пожалел усилий: отыскал папашу-«белогвардейца» в лагере под Бодайбо.
— Что, совесть заговорила? — уточнил Зорин.
Администратор улыбнулся его наивности:
— Можете не рисовать полотно «Возвращение блудного сына»! Найдя за решеткой любимого папу, сыночек сел за стол, накатал скоренько приговор и тут же самолично привел его в исполнение.
— Как? — ужаснулся Зорин. — Родного отца?!
— Его самого! Да-да, не ахайте! Наш седенький, тихонький Пифагорчик — это гибрид Павлика Морозова, Малюты Скуратова и Иуды Искариота.
— И такое чудовище вы держите у себя в «Утренней звезде»? — спросил, все еще не решаясь поверить, Зорин.
Администратор охотно подтвердил:
— Таких-то мы в первую очередь и держим!
— Ну, если этот ласковый тихоня — такой нелюдь, то представляю, что за чудовище — ваш гардеробщик! — поежился Зорин. — Этот, поди, людей не расстреливает, а живьем глотает!
— Аполлинарий-то? — вновь усмехнулся Администратор. — Ну что вы, батенька мой! Этот мухи не обидит! Мечтатель, романтик, поэт. Кстати, рекомендую: блестящий переводчик. Во всяком случае сонеты Петрарки и баллады Гартмана фон Ауэ (был, знаете ли, такой немецкий миннезингер!) лучше нашего Аполлинария никто не перевел. На досуге не поленитесь, полистайте его «Песни о крестовых походах». Это вам не кукиш марципановый!
Администратор глянул на часы:
— Ну ладно, не все — в один присест. Вас ждут, господин главный редактор!
Зорин доплелся до Аполлинария, почитателя средневековых миннезингеров. Доложил: Администратор распорядился вернуть новый плащ. Согласно закону Авогадро.
Отвалив вниз многотонную челюсть, виртуоз пленительных канцон изобразил впечатляющую улыбку:
— Амнистия, значит? Ладно, доцент, шут с тобой: забирай свой плащик. А эту хламиду оставь, ровесника мамонтов!
Уже через пару минут Зорин расслабленно опустился на сиденье своего «Мерседеса».
— Ну что, Денис Викторович? Как вам новая банька? — поинтересовался Славик, откладывая в сторону полуотгаданный сканворд.
Зорин взглянул на его, как на психа:
— Что? Банька? Какая еще банька?.. Ах, да, действительно банька!
Он вздохнул:
— Знаешь, Славик, банька эта чуть совсем меня не угробила! До сих пор бросает то в жар, то в холод…
— Это хорошо! — улыбнулся Славик. — Температурные контрасты — самая польза для организма!
Но Зорин уже не слышал этих слов. Он провалился в тяжкий, как похмелье, сон. И сразу же в сновидение забрел тихий старикашка Пифагор Пафнутьевич. На нем красовались высокая, с загнутым концом шапка тирольского гнома, хромовые сапоги и гимнастерка с нашивками энкавэдэшника.
Пиф-Паф уселся за казенный, покрытый зеленым сукном, стол, включил настольную лампу и направил ее в глаза Зорину. Ласково улыбнулся и голубиным голосочком поведал:
— Я вам, гражданин редактор, щейчаш рашшкажу шкажочку про любовь к трем апельщинам. А потом ваш рашштреляю. Как шпиена и шаботажника. Вот только приговорчик надлежаще оформлю, шишки-коврижки!
И заскрипел пером, прилежно склонив голову набок.
* * *Зорин вальяжно развалился в редакторском кресле и со скукой втолковывал редактору отдела новостей:
— Стефан Ардальонович, вы же сами — король репортажа! Вам ли объяснять, что репортер — это не специальность, это — диагноз! Этим надо жить, болеть, дышать. А ваша Артемьева — лентяйка. Да к тому же безграмотная! Почему я должен ей втолковывать, что «играть значение» — это не по-русски?
