Осторожно, волшебное! - Наталья Викторовна Соколова
?еГлаза Иванова-сына вдруг стали какими-то удивительно простодушными, безмятежными. Он сказал с наивным видом:
- Ох, батя, уж до чего я не специалист по точным наукам. Больше по божьим коровкам Но мне почему-то всегда казалось, что плюс на минус дает минус .Слабые остатки бессвязных детских воспоминаний.
Отец схватился за голову.
- Ну, ясно. Минус. А тут... Фер-рмом... Клянусь бивнем мамонта! И штормом силой в одиннадцать баллов по шкале Бофорта! Да. Стоит, Плюс. Ид-диотство! Понятно, что в сфере все перемешалось. Еще бы...
Вот оно как бывает. Волшебник с допотопным стажем не потрудился проверить лишний раз свои расчеты, а полученную окончательно схему прямо смонтировал на стенде. И циклоны Северного полушария, дующие, как известно, против часовой стрелки, послушно понесли во все концы полученный неверный приказ, который наделал в мире духов столько беспокойства. Старик хотел, чтоб невидимость росла. А она меж тем неуклонно понижалась...
Почертыхавшись вполголоса, поерошив седые кудри, отец Иванов довольно быстро успокоился:
- Сегодня радирую Моржу Степке Дрессированный Умеет. Чтоб отключил установку Прекратил. А я доработаю. В дальнейшем! Помогу людям. Добрым духам. Злые затевают. Пакости. Активизируются. Улучшу схему. Видимости злых добьюсь.- Он стал запихивать в пимы свое добро. Подхватил Куклу-Медсестру, сунул ее под мышку,- Покупать. Тряпье. Пошли! Заслужила Система плиссе-гофре...- Проходя мимо сына, ткнул его большим пальцем между ребер. Чего не женишься? Давно пора. Глуп.
И пошел себе по лиственничной аллее, хохоча в бороду, немного, правда, сутулый, но прочный и кряжистый, уверенно шагая в своих обширных пимах. Сзади у него под мышкой болтались несгибаемые ножки Куклы-Медсестры с нарисованными полосками носков.
А впереди медленно, как декорация на холсте, поднималось, разворачивалось, распрямлялось здание ВУМа, вот уже показались концы мачт, флаги вьются, вот и вход виден, ступени...
7
Вадик появился после одиннадцати, учебника не принес, объяснил, что ехать пришлось не из дому. Был он какой-то странный, скованный, еще более чугунно-неуклюжий, чем обычно. Рот, похожий на ковш, плотно и жестко захлопнут, на щеках желваки, глаза, глубоко посаженные, едва видны из-под надбровий, смотрят неприветливо, колюче. Да, если такой подойдет в переулке и попросит прикурить, пожалуй, прохожему станет страшновато.
Но Никита был слишком занят собой, своими обидами, своим самолюбием, чтобы обращать внимание на состояние другого.
- Где ты пропадал? Тебя не дозовешься, прямо министр стал. Прикажете записываться на прием?
Вадик стал объяснять неохотно, с запинками:
- Да одна держала в вуз. Ну, у Муси... И я отчасти... знаешь, по физике...
На нем был какой-то немыслимый франтоватый пиджачок из рубчатого вельвета пронзительно розового тона, приобретенный, видно, на свежие «стрелковые» денежки, а под пиджаком- васильково-синяя «удавочка». Куда это он ездил, что так вырядился с утра? Пиджак, узковатый в груди, сидел на Вадике нескладно, убийственная смесь ярких цветов подчеркивала сероватость его лица, щек.
- Ну и что? Она хотя бы поступила? - спросил Никита рассеянно, между прочим.
Вадик помолчал, желваки двигались у него на щеках. После паузы ответил невыразительно, бесцветно:
- Да нет. Не вышло.
- Ладно, есть дела посерьезнее,- отмахнулся Никита.- Ты будешь очень удивлен... Здесь много чего случилось без тебя. Я, такой умиый-разумный, поступил весьма неблагоразумно. А теперь расхлебываю. Ты слушаешь меня, Вадик?
- Да, да,- отвечал Вадик все так же однотонно, сидя на закраине ящика и разглядывая песок, соринки на нем, поломанный детский совок.
Она сегодня уезжает. Он пришел пораньше, хотел провести с ней эти последние часы, проводить на вокзал. Она сказала - провожать не нужно, не стоит. Вот и все. Ей что Муся, что Вадик, что щенок в Мусиной квартире... Поблагодарила за доброе отношение. «Только не надо делать трагедию, что я не прошла в институт. Ладно?» Пока он с Мусей ездил в газету, она взяла и забрала свои бумаги из вуза. «Поработаю еще годик, есть место в городском Доме пионеров, меня звали». И Савчук болен, надо тете Тоне помогать по дому. Да и война ее в Берендееве не закончена (Начальник - он как неваляшка: толкнешь - завалится и тут же опять встанет). Крепко и просто пожала Вадику руку. «Авось я тоже когда-нибудь тебе или Мусе буду полезна». Улыбнулась на прощанье. Ясная, дружеская такая улыбка. Когда Вадик окажется в беде, ну заболеет тяжело, страшно... что ж, она приедет, будет выхаживать его вот так же по-дружески, все будет делать, что потребуется, не пугаясь заразы или бессонных ночей. Она такая. И выходит, поставит на ноги. А потом улыбнется ясно на прощанье: «Провожать не надо. Я сама. Чемодан нетяжелый». И все, и нету ее. Не удержишь. Никакими цепями не прикуешь.
...Никита тем временем подробно и даже с каким-то наслаждением рассказывал, как его преследуют, травят. За то, что пошел против Жукова. Против показухи. Позволил себе быть честным, прямым, принципиальным.
Закончил:
- Вот такие блинчики. Что ты скажешь? Как я себя вел?
Поступок Никиты был для самого Никиты чрезвычайнымсобытием. Последнее время он с трудом мог думать или говорить о чем-то другом. Игла проигрывателя заскочила на одном месте, на одной ноте.
Вадик подвел итог:
- Лом он не собирал, твой Жуков? Тогда, конечно, нечего было его фотографировать,- Тон был спокойный, будничный.- Все правильно, по-моему.
Поступок Никиты по мерке Вадика был нормальным, само собой разумеющимся, ничего необыкновенного, героического он в нем не видел. А неприятности - что ж, без них не обойтись, ведь не всем нравится правда, не всем она удобна, выгодна. Но по сравнению с тем, что знал и видел Вадик (который вечно кого-то спасал, вмешивался в чужие судьбы, за кого-то и с кем-то боролся), неприятности Никиты казались не такими уж значительными, опасности не такими уж опасными. Бывает и похуже.
- Так чем тебя, говоришь, донимают? На картошку послали?
Насчет картошки Вадик рассудил, что ничего страшного, все ездят. Никита не хилый, не хворый... Это были слова самого Никиты, здравые слова, но, сказанные другим, они показались ему неприятными. Друг должен бы ну если не ахать, как сердобольная Муся, то во всяком случае сочувствовать, жалеть, нет, впрочем, жалеть не надо, жалеют только слабых. Возмущаться, негодовать.
- Как ты не понимаешь, Вадик, тут же месть. Это нарочно, в пику. И потому с»бидно.- Никита, впрочем, о картошке больше говорить не стал, перешел к другому: - Ухватились за уличную драку, для них находка. Давай раздувать: аморалка, персоналка... Хулиганство хотят состряпать.
Вадик и к этому отнесся довольно спокойно. Ну, с уличной дракой, положим, разобраться не так уж
