Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле
– Что за странность?.. – начал Лаан вполголоса. Но в полной тишине слова его прозвучали невыносимо громко, и Лабастьер шикнул на него.
Лаан примолк, но вскоре выяснилось, что он все же успел привлечь к себе внимание негостеприимных странных и бдительных жителей этого селения. Спустя буквально несколько мгновений в воздухе раздались необычные звуки, такие, словно что-то упругое ввинчивается в небо, – «вр-р-жик, вр-р-жик, вр-р-жик…»
– Ой! – воскликнул Лаан и, беспорядочно и неказисто захлопав крыльями, начал быстро снижаться.
– Крылодер! – крикнул он еле поспевающему за ним Лабастьеру. – Они стреляют из запрещенных луков! Поднимайтесь выше, мой король, они убьют вас!
Но Лабастьер Шестой не последовал совету друга, а попытался догнать его, чтобы помочь. Тем паче, что, идя на снижение, они уже добрались до центра селения, а тут, в отличие от окраин, на улицах не было ни души.
Догнать Лаана ему не удалось, и со странным хлюпающим звуком тот рухнул на тротуар. Сразу за ним приземлился и Лабастьер. К своему удивлению он, поскользнувшись, тоже не удержался на ногах и упал на спину. И моментально потерял способность летать: крылья были безнадежно замочены.
Вот почему так блестели тротуары! Это вовсе не полировка, это слой воды, которого днём не было, скрывающий ступню бабочки и доходящий примерно до щиколотки.
Но раздумывать, откуда взялась эта вода, и зачем она тут разлита, времени не было. Лабастьер, ощущая, как противно булькает влага в сапогах, подбежал к другу, который пока только и сумел, что подняться на четвереньки. Крыло у него было в ужасном состоянии. Крылодер – преступная стрела с лопостями-резцами на наконечнике – превратила правое крыло Лаана в безобразные лохмотья.
Встревоженный Лабастьер хотел было спросить, цел ли Лаан в остальном… Но не успел, ошарашенный неожиданным поведением друга. Вместо того, чтобы стонать от боли или на чем свет стоит костерить стрелявших, тот поднял на короля исполненный восторга взгляд. Его губы блаженно расплылись.
– О, как хорошо! Как хорошо, брат-маака! – тихо произнес он, а затем глаза его закатились, руки расползлись, и он, блаженно застонав, упал лицом в воду.
Наверное, он так бы и захлебнулся, если бы, недоумевая, Лабастьер поспешно не перевернул его на спину. Лаан закашлялся, но в себя не пришел, а на его устах продолжала блуждать счастливая улыбка.
Лабастьер принялся хлестать его по щекам, но тщетно.
И тут все странное, все подозрительное, что видел и слышал Лабастьер в этом селении, внезапно совместилось в его сознании… Т’анг! Неужели т’анг?! Почему он не догадался об этом сразу?! Да потому, что это невероятно! Потому что т’ангов давным-давно не существует, и они превратились в легенду, в страшную сказку прошлого! Ведь все они уничтожены еще во времена Лабастьера Второго!
Т’анги – отвратительные мокрицы-чародеи стали единственной угрозой для бабочек, взявшихся за колонизацию Безмятежной. Неповоротливое, слабосильное, слепое и глухое существо, т’анг, имел лишь одно орудие выживания: телепатическое излучение счастья, благодаря которому прочие животные не только не нападали на него, не только не защищались, но приползали сами, с радостью отдаваясь ему на растерзание. (Ничего не зная о телепатии, бабочки Безмятежной, само-собой, называли это воздействие на них т’анга «колдовством» или «мороком».)
Бабочки оказались даже более восприимчивы и чутки к мороку т’ангов, чем представители местной фауны. Как бы не имея иммунитета, они против этих чар были совершенно беззащитны. И что самое неприятное, чары т’анга не только парализовывали бабочку, но и порождали стойкую, подобную наркотической, психологическую зависимость. Достаточно было несчастной попасть под их воздействие три-четыре раза, чтобы именно они превратились в ее единственную цель жизни.
Когда колонисты Безмятежной вторглись в ограниченный ареал обитания т’ангов, их спасло то, что их король носил в ухе магический амулет, и то, что т’анг большую часть своей жизни проводит в спячке. Свои чары он пускает в ход лишь два раза в год, в периоды охоты или тогда, когда чувствует опасность.
Но никогда еще не слышал Лабастьер Шестой о том, чтобы во власти т’анга находилось целое селение. Тут же дело явно обстоит именно так. Иначе жители селения не угробили бы столько труда на постройку сети каменных дорожек, по которым, после того, как их покрывает вода, т’анг может свободно ползать от дома к дому, выбирая себе очередную жертву. (Как раз то, что неповоротливые т’анги способны передвигаться лишь по дну мелководных ручейков, и ограничило распространение этого вида совсем небольшим территориальным районом.)
Все это в один миг промелькнуло в голове Лабастьера Шестого, и он содрогнулся, осознав, от какой опасности спас его маленький заколдованный кусочек металла и камешек в мочке уха, передающийся его предками по наследству, из поколения в поколение.
Подхватив Лаана под мышки, он подволок его к стене и, усадив, прислонил к ней спиной. Промокший насквозь берет Лабастьер торопливо отжал и, чтобы не потерять, нахлобучил другу на голову. Затем выдернул из его ножен саблю и кинулся по пустынному тротуару на поиски мерзкого зверя-чародея. Нужно найти т’анга именно сейчас, пока жители селения находятся в пароксизме наслаждения и не могут его защитить. Защитить любой ценой. Вплоть до убийства своего короля.
Разбрызгивая воду из-под ног, Лабастьер пересек непонятно почему пустующий центр и выскочил к домам-раковинам. Бабочки сидели, прислонившись к стенам, а некоторые и лежали. Их позы были нелепы, а лица были как бы оплавлены струящимся извне наслаждением.
Лабастьер остановился, прислушиваясь. Ничего.
Перешагивая через неподвижные тела, он вновь побежал наугад, чувствуя, что его охватывает отчаяние. Если бы не мокрые крылья, он бы нашел т’анга в два счета, оглядев селенье сверху. Но сейчас у него такой возможности нет, и он рискует упустить время!..
И, как это часто бывает, именно в тот момент, когда надежда окончательно оставила его, поиски увенчались успехом. Его слух уловил нечто необычное. Звук раздался из центра и больше всего походил на долгий и тяжелый вздох. И еще он почувствовал запах, тот самый странный запах, на который обратил его внимание Лаан в замке правителя, но на этот раз – отчетливый до отвращения. Лабастьер кинулся туда, откуда раздался звук.
Он пересекал центральную площадь перед дворцом Дипт-Маари, когда вновь услышал тот же звук значительно ближе, справа. Он побежал туда и неожиданно оказался в том самом месте, откуда начал свои поиски, там, где оставил Лаана. Тот сидел все в той же мешковатой позе. Только берет, съехав, закрыл ему лицо.
Лабастьер побежал дальше… И наконец увидел то, что ожидал. Но, несмотря на ожидание, он не смог подавить в себе приступа жути при виде старого т’анга – зверя-чародея, вышедшего из страшной легенды о доблести Лабастьера Второго.
Толщина этой белесой слепой твари была равна примерно полуторному росту средней бабочки. Длина мокрицы составляла два с половиной-три таких размера. При движении тело т’анга колыхалось, как обтянутый кожей студень, а то, что можно было назвать «мордой» имело лишь одно отверстие клоаки посередине и две лапки-щупальца по сторонам от него, снабженные лезвиеобразными роговыми клешнями. Два ряда тонюсеньких ножек с присосками проходили по низу его тела.
Лабастьер в оцепенении наблюдал за тем, как т’анг вытягивает вперед эти дрожащие отростки. Вот они плотно прилипли к мокрым камням, а затем резко сократились. И тело т’анга рывком передвинулось. Так, что «мордой» он едва не коснулся Лабастьера, присутствие которого не мог ощутить, благодаря королевской серьге.
Т’анг был жалок и ужасен одновременно. Рывок его тела сопровождался надсадным выдохом-стоном, и Лабастьера окатила волна зловония, вырвавшегося из отверстия клоаки.
Король попятился, не решаясь нанести первый удар. Стебельки ножек т’анга уже вытянулись вновь, готовясь к очередному рывку… Выдох… Студенистое тело вновь сдвинулось вперед. Лабастьеру подумалось, что каждый «шаг» т’анг делает так, словно это его последнее, предсмертное движение.
Откуда он взялся?! Точнее, как он, единственный из всего своего немногочисленного, правда, племени, сумел выжить? Способен ли он размножаться? Сколько поколений местных бабочек превратил он в свое послушное стадо? Что станет с этими несчастными, если т’анг умрет?..
Думая обо всем этом, Лабастьер, стараясь дышать только ртом, продолжал пятиться назад, а т’анг рывок за рывком продвигался навстречу своей неведомой цели.
В конце концов, эти бабочки сами сделали свой выбор, сами построили свою тюрьму. И другим они не опасны. Так может быть, лучше оставить все так, как есть? Может быть, пусть живут так, как им нравится, ведь их уже не переделать?..
