Макс Сысоев - Странники
— Однажды я попал в такое место, где была повышенная концентрация механического ужаса. Это было атомное бомбоубежище. В десять раз больше бетона, чем везде. В десять раз больше металла, видеокамер, духоты. Все, кто жил в этом бомбоубежище, умерли. Не потому, что у них закончился воздух, или вода. Они умерли от передозировки механическим ужасом. Слишком много техники, чтобы было возможно там жить... Не буду скрывать: я ненавижу всё механическое, и у меня на то есть веские причины. Однако я понимаю, что без многих технических приспособлений нам не сохранить необходимые для прогресса достижения цивилизации. Поэтому моя ненависть всегда будет у меня внутри, и никто её не увидит. Я очень рад, Катя, что ты предпочла наш клан Городу...
Что-то заставило меня насторожиться. Кузьма Николаевич обращался к Кате почти в той же манере, в какой разговаривала со мною впервые Анжела Заниаровна. Я крепко зажмурил глаза, пытаясь отделаться от неприятной ассоциации и внушить себе, что сходство употребляемых риторических приёмов нельзя рассматривать как свидетельство сходства идей, но полностью избавиться от неприятного чувства не удалось. Город заронил в душу сомнение. Для чего нужен я клану? Только ли чтобы из меня получился Учитель людей будущего?
... — и я очень рад, — говорил, обращаясь теперь уже ко мне, Кузьма Николаевич, — очень рад, что ты сейчас с нами, а не под землёй среди машин. Я никогда не сомневался, что ты толковый Ученик. Тебя почти ничему и не потребовалось учить — достаточно было лишь прояснить для тебя некоторые понятия, в которых ты блуждал.
— Благодарю, — ответил я сдержанно.
— Думаю, — сказал Учитель, — теперь стоит объяснить, с чего я вас так нахваливаю. Всё дело в неспокойных снах. В моих пресловутых стариковских кошмарах. Помнишь, я рассказывал, что иногда мне кажется, будто человечество самоуничтожилось, потому что выполнило цель своего существования? Жуткая мысль, но есть ещё жутче. Иногда меня начинает мучить подозрение, будто ничего и не самоуничтожалось. Что тот механизм, та Система, которая терзала меня всю жизнь, не погибла во время ядерной войны.
— Смотря что называть Системой, — сказал я. — Если исторические процессы, то тогда, ясное дело, Система жива, потому что живы мы, и мы продолжаем творить историю.
— Нет, — сказал Учитель. — Я имею в виду Систему в более узком смысле, а именно, ту общественную модель, которая сформировалась в двадцать первом веке и которая продолжает существовать, к примеру, в Городе механистов. Но Город — ерунда. Город это локальная проблема, да и к тому же он медленно, но верно приходит в упадок. А я боюсь другого — что Система продолжает функционировать в глобальном масштабе. Дело в том, что люди, правившие миром в двадцать первом веке, добрались до таких вершин власти, о которых владыки прошлого даже и грезить не могли. Эти люди стали практически равны богам. Я не знаю, насколько хорошо они подчинили себе историю. Боюсь, что очень хорошо. Историей можно управлять — в этом нет сомнения. Можно спровоцировать революцию, а можно её предотвратить. Можно манипулировать людьми, как марионетками.
— В наше время, — сказал Кузьма Николаевич, — не слишком почитают науку историю. Слишком много историки наплодили мифов, в которые хочется поверить и поныне — а вера, как мы знаем, штука чрезвычайно опасная и для нас нежелательная. Но я не о том. Я о мифе под названием «золотой миллиард». Слышал?
— Чушь собачья, — отрезал я. — Бредни.
— Да, — согласился Кузьма Николаевич, — элементов бреда эта теория не лишена, как и всякая упрощённая логическая модель. Но вот что мне не нравится: я побывал — уже после конца света — во многих районах этого мира. И в южном полушарии мне иногда попадались прекрасные тропические островки, которые война совершенно не затронула. Была ядерная зима — а там цветут деревья, поют птицы, стоят дома, а в домах горит свет и живут красивой жизнью люди. Что это за люди? Приблудные учителя русского языка, как я? — Нет. Это богатые люди. Невероятно богатые. Их денег хватило, чтобы с комфортом пережить конец света. Вот это мне и не нравится. А вчера — представляешь? — я видел самолёт. Тяжёлый роботизированный флаер. Кружил над развалинами, пока мы его не сбили. Откуда он взялся? — чёрт его знает. У Города такой техники давно нет.
— Боюсь, — заключил Учитель, — когда мы друг друга перестреляем, планета окончательно освободится от лишнего населения, и экономить ресурсы не будет нужды. Тогда сюда придут с юга богатые мерзавцы и заживут припеваючи.
— Можно я спрошу? — оживилась Катя. — Я, конечно, в ваши дела не посвящена, но мне непонятно, почему вы, колдуны, до сих пор не построите такой Город, как у нас? Что мешает всем кланам объединиться? Этот вопрос всерьёз волнует наших стратегов — ведь если вы объединитесь, воевать с вами станет намного сложнее — и Городу, и мерзавцам с юга.
— Хороший вопрос, — сказал Кузьма Николаевич. — Отвечу так. Кланам мешаю объединиться я. И такие люди, как я.
Он обожал провоцировать Учеников, но меня этим больше не проймёшь. Я промолчал, ожидая разъяснений, и Катя, глядя на меня, тоже промолчала.
— Мерзавцы с юга, — говорил Учитель, — которых, кстати сказать, возможно, и не существует, и Город механистов — это внешние враги. С ними бороться легко: взял в руки автомат — и побежал. Куда тяжелее бороться с врагами внутренними. Я говорю не о шпионах и предателях, которых, впрочем, тоже хоть отбавляй. Наш главный враг бесплотен, и сражаться с ним предстоит на полях нашего разума. Этот враг — безыдейность.
— В стародавние времена, — сказал Учитель, — когда мы были юны, люди благодаря информационным технологиям имели доступ ко всем необходимым для переустройства мира знаниям. Чтобы люди не переустраивали мир, как им нужно, и игнорировали существование высоких знаний, в обществе, отчасти намеренно, отчасти сама по себе, культивировалась безыдейность — и никому ничего изменять вокруг себя не хотелось. Ныне же всё в точности наоборот. Мы видим, что жизнь менять нужно срочно, и только и ждём момента, когда можно будет начать. Но знания стремительно утекают. Как мы ни стараемся, новые поколения стремительно дичают, а необразованным людям чуждо такое понятие — «идея». Представьте ситуацию: люди со всей нашей округи собрались, чтобы строить город будущего. Набралась огромная толпа: пять, а то и шесть тысяч человек, с разными убеждениями, с несхожими мнениями по принципиальным вопросам. У каждого — свои ценности, свои авторитеты. В нашем клане всё просто: шестнадцать человек всегда между собой договорятся, тем более, надеюсь, я чему-то их научил, и в своих действиях они могут учитывать интересы каждого. Однако на уровне большого общества такой трюк не пройдёт. Чтобы управлять большим количеством людей, необходимы координационные центры, иначе говоря, власть. Как вы думаете, кто будет управлять городом колдунов, ежели такой всё же вдруг построят?
— Ублюдки? — полуутвердительно спросил я.
— Не обязательно сразу ублюдки. Вероятнее всего, поначалу отыщется некий сильный лидер, который разделяет наши идеи о справедливом обществе. Он возглавит город и будет стараться двигаться к нашей общей цели. Но рано или поздно его время истечёт. За период его правления люди едва ли станут намного более образованными, чем сейчас. И скорее всего, на смену нашему хорошему лидеру придёт как раз таки ублюдок. За коротким триумфом якобинцев всегда следует термидор, после Лениных приходят Сталины, Белевцевых убивают их бывшие боевые товарищи.
(Кузьма Николаевич родился в ДНДР, молодость провёл среди партизан, и был убеждённым социалистом. Но его речь о лидере была лишена какой бы то ни было идеологической подоплёки, и имя Ленина было не более чем аллегорией, необходимой для понимания глубинной сути вставшего перед нами вопроса о власти. Чтобы управлять людьми, мало родиться лидером — надо быть ещё и изрядной скотиной. Из двух прирождённых лидеров власти добьётся тот, кто в большей мере скотина. С этим утверждением Учителя я спорить не собирался).
— Но сейчас-то, — спросил я его, — сейчас-то можно сделать так, чтобы наш Город возглавил нормальный человек?
— Положим, можно, — ответил Кузьма Николаевич. — Сейчас время неспокойное, люди сражаться умеют, и в случае чего любого мерзавца мы свергнем. Но нам следует уже сейчас подумать о более благополучных временах, в которых уготовано жить нашим поневоле дичающим потомкам.
— Может быть, они не одичают? — осторожно спросил я. — Может быть, они сами за себя подумают?
— А если не подумают? Если отупеют, и не станут свергать тех, кто сделал их тупыми?
— Каждый народ достоин своего правителя... — я развёл руками.
