Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1
– Что ж вы, сударь, видите только его пасть? – ко всеобщему изумлению заметил Безухов. – Да все мы с пастью крокодила! Да-с! Серый волк в нас пострашнее, чем в лесу.
– Олег Евгеньевич! Ну-ка, приоткройте! – «шевелюра» гоготнув, наклонилась к лицу сидевшего напротив.
– А вариантов у вас точно нет. Вы – карабкаетесь, – перебил «виновник».
Было видно, что намек издателя его задел.
– Для озабоченных фауной, поясню: изуродовано было всё. Человек принес зло и «драконам». Они не были такими. Их не боялся никто. А гребень и доверчивый взгляд радовали мир. Но были преданы. Нами. Теперь природа мстит. Не заблуждайтесь – нам, а не бедным газелям, попадающим в пасть. Вы, надеюсь, не испытываете удовольствия от «просмотра»? Я имею в виду выпущенных книг. Смело берите вину на себя, Олег Евгеньевич. – И, видя удивленный взгляд, отрезал: – именно на себя, на издателей. И сейчас. Только в отличие от гостя издательство «Россия» еще и предает. Как ответ? Получили? Если дойдет – выпейте литр водки и ощутите состояние, в котором находится человечество. А как протрезвеет, не ваш мозг, а человечества, – голос неожиданно погрубел, – приступайте к искуплению. Нас-то, да и вас уже «выкупили». Как-то нечестно выходит, если забыть, кого утопили по ходу. Обязаны!., искупить!
– Вы о соблазненных женщинах?! – «шевелюра» расхохотался.
– Нет. Я о судьбах. Фауны… и читателей.
– Ну, ну… загораюсь вашими проблемами, – Новиков снова усмехнулся.
– Нашими, нашими, Олег Евгеньевич. И вы не такой, каким выставляете себя здесь.
– Здесь? А что это значит? – уже весело спросил тот.
– Боюсь вас огорчить любезнейший, – мягко вмешался Пьер, – но согласно Писанию, зло появилось до человека. – Он смущенно улыбнулся.
– А вы всмотритесь в нас повнимательнее граф, – «виновник» обвел рукою стол, – ковырните лоск-то, ужаснитесь. Да разве ж могло оно вылупиться без таких?! Без родителей вышло бы просто недоразумение.
– И все-таки… боюсь… а впрочем, я согласен. И с вами сударь, и с вами, – неопределенно пожал плечами Безухов, выказывая нежелание обидеть кого-либо. – Но разве не талантливо написано? «Ночной дозор»-то? И разве одно это не дает права на память о Рембранте?
– Ха-ха-ха-ха! Ай да граф! Ай да сукин… Ни вашим, ни нашим! Простите, простите вы нас, – «дублет» отер слезу. – От лягушек да к Рембранту! Ну, рассмешили! – он вздохнул. – А что? Мне даже нравится ваш ответ, господин в «шляпе». – Искренняя улыбка впервые «повисла» на лице.
– Никто с талантливостью не спорит, – «виновник», сожаление которого оставалось единственным в компании, развел руками. – И память о таланте неудивительна. Удивительно, что ваш «талант», Петр Кириллыч, не догадался об истинной нужде людей. Ну не холст же оно! И не сходство с реальностью. И даже не мастерство! И уж тем более не вырученные деньги! Спутал. Как и однажды Олег Евгеньевич. Как и однажды… я. Как и все когда-то. Грустно…
– Да в чем же тогда?! – издатель начинал злиться.
– А в том, чем поделилась душа художника. В вашем примере – ничем. Не ушел человек от полотна другим, лучшим. Кресла под такими стонут на подиумах почитания, – «галстук» расстроено мотнул головой. – А вот одна бездетная пара, отправив в путь ребенка, одаряет весь мир, отдает без остатка. Себя. Не знакомо? – Он улыбнулся. – Высота такого творения недоступна креслам.
– Дались вам эти кресла, право… – уныло пробормотал издатель. – Так и под нами стонут… еще как. – Он шевельнулся, стул издал жалобный звук. – Кто бы знал, посочувствовал… а иной и отказался бы. Вот вы бы? А?
– Я бы точно, но если по совести, только в преклонном возрасте, – сознался «виновник».
– То-то же!
Казалось, начало примирению было положено.
– Мозги бы в молодость… да через книгу.
– Вроде тем и занимаетесь? – «дублет» с прищуром посмотрел на человека в очках. – Или пока ноль – десять не в вашу пользу?
– Угадали, ноль – десять. Контора, – тот кивнул на издателя, – опережает. – И, указав на гостя, добавил: – Вот, приходится тревожить образцы.
– Послушайте, – не отставал «дублет», – а вы хоть отчего-то вообще получаете удовольствие? Вот они, – и кивнул на собеседников, – пардон, господа, ну не от кабаков же да положения, или, скажем – от женщин? – но тут же, заметив возмущенный взгляд Безухова поправился, – ну, я фигурально выражаюсь, граф, фигурально, уж простите старика – опыт… – и щурясь ухмыльнулся, – а в глубине души-то… та-а-ак. Ведь прав?.. – он подмигнул виновнику: – Насчет удовольствия… не слышу, получаете?
– Разделите мою радость! – Тот улыбался». – Получаю и получал. Сначала – от того, что пишу. Потом от того что пишу. Дальше – от промежутков озарений… ну и от людей… Спросите: а дальше? Ожидаю обратного. Чтобы тот, кто позволил мне делать это… сам начал получать удовольствие. А я стану исполнять уже обязанность! Напомню: у людей нет никаких прав. Есть только обязанности!
– Господа, – Безухов выглядел измученным, – все-таки осмелюсь повторить вопрос: Где же я? Полагаю-с во времени… вашем… господа, вашем настоящем? Но каком?
– Настоящего вообще нет. Ни времени, ни события, граф, – «виновник» поправил очки. – Всё, что видим, уже произошло. Год, минуту или мгновение назад. Пока отражение света от лающей собаки упало вам на сетчатку глаза, или достигло уха – она уже отлаяла. Всегда и уже! Не бойтесь! Поступайте по совести, а не как вам подсказывает зрение, липнущее к даме. Она уже другая, не ваша – вы все равно опоздали!
– Сударь, я не понимаю…
В этот момент стена вдруг колыхнулась, поплыла и обнажила белую скатерть с картиной Рембрандта на ней ползущую вниз со стола. Из «наплыва» показался человечек в униформе официанта с чем-то похожим на салфетку в руках. Он наклонился, начал поправлять полотно, с любопытством разглядывая стражников капитана Франса, но тут заметил компанию наших героев. Лицо вытянулось, тело распрямилось… салфетка выпала из рук. В это время из длинной щели напротив начал сочиться свет. Уже его «стена», набирая силу, заслонила человечка. Блики заиграли на потолке, зелени сукна, но неожиданно потускнели, и… всё вернулось на место.
– Ну вот, смутили кого-то! – недовольно бросил первый. – И зачем вам было это нужно? – Он с любопытством глянул на соседа справа. – Кстати, салфеточка-то упала еще в те времена, когда болтали, будто все дороги ведут в Рим, и лишь кое-кто добавлял: «Но по пути из Парижа в Лондон – не миновать Петербурга!».
– Хотите обыграть изречение героя Марселя Пруста? Пустое. В его романах нет… – «виновник» запнулся, – нету младенца. Хваля их, цитируя или ругая, без разницы – выплеснуть нечего. Впрочем, может я неправильно вас понял и это просто демонстрация? Начитанности?
– Демонстрация.
– Тогда поправлю – не миновать Москвы. Давайте не обижать и «настоящее».
– Так отрицаете же!.. – усмехнулся Новиков.
– Да вы и впрямь «сказочник»! – шевелюра откинулась и весело затрепетала.
– Господа, господа! Вы имеете в виду Наполеона?! Ну, из Парижа… в Лондон?., через Россию? – изумился Пьер, по-своему интерпретируя последнюю мысль. – Так это действительно-с… сейчас… у нас… вот буквально какой-то час назад или меньше… – И вдруг прикрыл рот ладонью: – Вы… вы меня снова путаете, сударь?
– Да что вы, Петр Кириллыч… – «виновник» опустил глаза, – путают другие. – И кивнул на Новикова.
– Позвольте тогда и мне определиться, – возмутился тот и с досадой отряхнул рукав. – Для чего здесь я? Для намеков?
Неожиданно пол, повторяя фантазию стен, начал проваливаться, изгибаться и, меняя цвет и толщину, обернулся удивительной волной, в прозрачной глубине которой вдруг открылся просторный коридор типичного уездного заведения, знакомого каждому, где люди бывают по работе, или работают по рассеянности, но чаще по недоразумению или нужде. В коридоре, у стены, двое мужчин что-то обсуждали. Один, постарше, то и дело протягивал к другому руку ладонью вверх:
– Тургенев перевел на французский Пушкина «Я вас любил…». Флобер сказал: плоско. Да, да, тот самый, что растоптал в современную эпоху требования относительной порядочности в нашем деле. Это, надеюсь тебе, как доценту известно. А дальше – последователи: Золя, Мопассан, их пламенный агитатор – тот же Тургенев. Прочие «творцы» наркотического угара. Жало в дух! Да ты же читал, помнишь, ходил по рукам один роман? Дочь издателя Сапронова приносила…
Второй утвердительно кивнул.
– Но! – первый поднял палец высоко вверх. – Каковы надгробия! Будешь в Париже – посмотри. А теперь ответь, что первично? Для выбора читателя, сегодня, сейчас. Кто пишет? Или о чем пишет? А может, надгробия?
– Вы забыли издателей.
– А значит, надгробия. Сегодня «кто» – не человек внутри, а имя, навязанное «медиа». Фетиш! Идол. А таким в храм хода нет. Вот она, цена статуса! Ныне… иных еще не схоронили, а камень уже шлифуют. Этакий непрофильный актив в тиражировании книг. И не боятся ведь… хозяева-то. Не верят, в расплату… топчут. Масштаб пьянит. И ведь в церкви… ироды бывают. – Раскрытая ладонь мужчины медленно сжалась в кулак, грозя кому-то. – Опять же, тогда ясно, почему молодому литератору, читая их «политуру», кажется, что он безмерно талантлив. Да что наши! Тронет Фолкнера или Стэйнбека – загордится! Не всякий нобелевский лауреат вызывает подобное чувство. А их много, ох, много… ну и понятно, с монументами!
